Ты так же отсеиваешь...

Впрочем что тебе всё какие-то двойные стандарты то мерещатся? Где ты их тут-то увидел?

Ну да, они и сами, как бы, люди из плоти и крови...

Частица Тела и Крови Христовых даются тебе, чтобы эта Кровь Христа лилась в твоих жилах

Тем, что Личность Христа, Личность Бога была непогрешима, Он исцелил человеческую природу. Затем эти частицы исцеленной человеческой природы Он вложил в нас – чтобы исцеляющаяся человеческая природа в нас могла бы освободить и исцелить нашу личную волю, каждого христианина. И это и есть такой сложный путь к исцелению источника греха. То есть, мы говорили, что источник греха – в личной воле человека, и эту личную волю человека нельзя отменить! Бог не может совершать благие поступки вместо нас заменить Собою в этом смысле. Он находит такой как бы окольный сложный путь, чтобы поддержать благие порывы нашей души, чтобы колебания в сторону добра и зла по крайней мере уравновесились, чтобы не было диктата, диктатуры бессовестности. Это высший смысл таинства Причастия. Приняв в себя частицу Тела Христова, мы сами становимся частицей Тела Христа.

Это то, что отличает литургическую трапезу от любой другой. Когда мы вкушаем обычный хлеб, по логике событий мы перестраиваем этот хлеб в ткани нашего организма. Однако когда мы участвуем в трапезе небесной, в литургической трапезе – происходит нечто обратное: не Хлеб, который я ем, становится мною, а мы становимся Тем, что мы вкушаем. Люди становятся тем небесным Хлебом, которому они причастились. Это призвание литургии – соделать нас причастниками, частицами Тела Христа.

Поэтому важнейшим предметом, который подлежит освящению на литургии, является не вино и не хлеб, а мы с вами. И в евхаристической молитве священник молится: «Господи, ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие дары сия». Мы, собравшиеся в Церковь, есть первый по важности предмет освящения. А то, что находится в алтаре в Чаше, есть на самом деле средство к этому. Иоанн Златоуст восклицает, обращаясь к людям, которые стоят перед престолом: Братья, это ваша тайна лежит на престоле. Вы возложены на престоле. Причаститесь к тому, чем вы должны быть!

Есть в древнехристианской литературе некоторые тексты о литургии (кстати, этих текстов очень мало – это таинство, о нем не очень-то много писали) – они поражают своим радикальным отличием от того, что сейчас принято думать и писать о литургии.

Например – в любой популярной брошюрке будет сказано, что на литургии происходит преложение, преосуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. И чудо состоит в том, что хлеб и вино, которые такими были вначале, затем становятся Телом и Кровью. Однако в древнехристианских текстах об этом говорится противоположным образом. Например, старца спрашивают: отче, почему мы причащаемся, почему есть это таинство причастия? Почему мы видим в чаше хлеб и вино? – и старец отвечает: видишь ли, Господь знает немощь человеческого естества, и знает, что мы не могли бы есть сырое мясо. И поэтому Господь, нисходя к нашим немощам, прелагает Свое Тело в Хлеб, а Свою Кровь претворяет в Вино.

Значит, смысл таинства – что Христос прячется в Дары, а не в том, что Он открывается в них.

Или другое сегодняшнее направление толкования Евангелия – пытаются доказать, что Христос действительно был Сыном Божиим, Мессией, что Он поистине был Богом. Однако по мысли отцов 1-го тысячелетия, Христос не открывает Свою Божественность, а прячет ее. И только если мы знаем эту миссионерскую установку Христа, мы можем понять логику Евангелия: Христос запрещает говорить о Себе тем, кто догадался о том, Кто Он. Христос до поры до времени прячет тайну о том, Кто Он есть. Он в зраке (образе) раба пришел, и Ему важнее, чтобы люди приняли Его уничиженность, а не в том, чтобы воздали ему славу.

Так же и в литургии. Это как в Вифлееме – Господь спрятал Себя в сына плотника. Так же и на литургии Господь прячет Себя в смиреннейшие дары земли – хлеб и вино. Только в крайних случаях дается понять, что это не просто хлеб и вино.

В наших служебниках публикуется Учительное известие. Это увещевание, обращенное к новопоставленному священнику. Там есть инструкция, где рассказывается, как вести себя в разных бытовых случаях. Например, если служишь литургию зимой, а чаша замерзла. А бывает – вдруг действительно видишь, что в чаше Тело и Кровь Христовы. То есть действительно видишь, что там Младенец лежит в чаше. Или видишь, что Божественный огонь из чаши исходит – прекрати служить, поставь чашу на престол, отойди в сторону, тихонечко молись, а когда увидишь, что все придет в нормальный вид, вино будет казаться вином, а хлеб – хлебом – тогда вернись и продолжай литургию. И помни, что это дано тебе было видеть по твоему неверию. То есть вместо того, чтобы сказать – ах какой я благодатный старец, такого сподобился увидеть – Учительное известие предупреждает, что не превозносись.

Мы называем священников священнослужителями, и при этом нам часто кажется, что священник совершает таинство – приносит жертву, освящает Дары, что священник сам по себе носитель особой благодати, которой как бы нет у мирян, и т.д. На самом деле священник не совершает никакой литургии, таинства. Таинство совершает Господь Духом Своим. Священник служит таинству, поэтому и называется священнослужитель. То есть субъект совершения таинства есть Сам Бог.

В 12 веке в Константинополе (1148 год, если не ошибаюсь) прошел собор, где обсуждались два вопроса: 1 – кому приносится Жертва Христа. И соответственно – кому приносится Жертва литургии? Если это называется Жертвой, то кому она приносится? Были варианты, предполагали – Богу Отцу. Собор ответил – нет, это Жертва, обращенная к Троице. И вспомнили слова из молитвы на литургии Иоанна Златоуста: «Ты еси приносяй и приносимый, приемляй и раздаваемый». Ты Тот, Кто приносит и Кого приносят, Тот, Кто приемлет, и Тот, Кого раздают. По Своей человеческой природе Христос приносит Свою волю, Свою жизнь в жертву для исполнения воли замысла Божия о нашем спасении. Но как Бог по Своей Божественной природе Он приемлет эту же Жертву, потому что это Его замысел был от создания мира – о спасении падших людей через Крестную Жертву. Поэтому человеческая природа Христа приносит Себя в послушание Божественной воле, а Божественная природа Христа приемлет эту Жертву, и это приемлющее действие Божественной природы Христа – оно едино и нераздельно с волей и действием Отца и Духа Святаго. Поэтому здесь вся Троица участвует в примирении с человеком, и вся же Троица участвует в литургическом действе. Значит, Христос есть истинный Первосвященник, по слову апостола Павла, единственный Священник в христианской Церкви. Потому что Он единственный принес ту Жертву, в которой мы можем быть соединены с Богом. Мы же можем соучаствовать в этой Жертве, или точнее – принимать ее плоды.

И второй вопрос, который тогда же обсуждался на том константинопольском соборе – вопрос более понятный и более сложный. Что такое литургия? Как наши литургии, совершаемые в каждых храмах, соотносятся с Тайной Вечерей? Вот когда-то Христос причастил Своим Телом и Кровью апостолов. Были варианты – что литургия есть воспоминание о Тайной Вечере, или что литургия есть повторение Тайной Вечери. При внимательном рассмотрении оказалось, что оба варианта неудовлетворительны. Потому что, если мы просто вспоминаем о Тайной Вечери – значит мы остаемся голодными. Сколько бы мы ни вспоминали о трапезе, которая была позавчера, сегодня мы от нее не станем сытнее. Воспоминание о позавчерашнем ужине никого сегодня не накормит и не утешит. Как будто бы повезло только 12ти апостолам, которые причастились когда-то Телом и Кровью Его, а нам-то что с этого? Неужели у нас нет доступа к этой же Чаше? Как же быть со словами Христа о том, что Он есть Хлеб жизни, и кто не будет есть Плоти Его и Крови Его, тот не увидит жизни вечной.

Вариант о том, что мы повторяем Тайную Вечерю – тоже безумие, ибо как можно повторить ту Жертву, которая принесена единожды? Апостол Павел в послании к Евреям многократно подчеркивает – единожды Христос закалается. Кроме того, тогда Христос сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. А сейчас что, любой поп то же самое делает? Какой-нибудь отец Василий скажет: приимите, ядите, сие есть тело мое, и начнет раздавать свое тело и кровь? Но он же Кровь Христа раздает. Значит, это тоже неудачное суждение.

И тогда собор 1148 года принимает решение и говорит, что каждая литургия не есть только воспоминание Тайной Вечери, ибо этого недостаточно, и не есть повторение Тайной Вечери, ибо это невозможно. Каждая литургия есть сама Тайная Вечеря. Мы соучаствуем в той самой единственной трапезе, «силы Небесныя с нами невидимо служат, се бо входит Царь Славы». Мы незримо для телесных очей входим в пространство Сионской горницы и из рук Христа приемлем ту самую Чашу, и мы находимся в Царстве будущего века, в котором нет преград между прошлым и будущим, нет пространственных преград. Поэтому через благодатное действие Святаго Духа (а субъектом таинства является Святой Дух, Он совершает это таинство, а не священнослужитель), это нисхождение Святаго Духа на Церковь, собравшуюся вокруг Чаши – оно истончает толщу времен и пространств, которые отделяют нас от Сионской горницы. И мы соучаствуем вкупе с апостолами в причастии Телу и Крови Христа.

Не случайно поэтому церковная символика росписи в древности предполагала, что апостольский лик должен быть изображаем в алтарной апсиде вокруг престола. Апостолы стоят вокруг престола, и мы вместе с ними подходим к Чаше, а они - за нашими спинами. А сегодня этот апостольский лик пишется в иконостасе, так называемый Деисусный чин.

Здесь нельзя не заметить, что произошел удивительнейший исторический казус. Те суждения, что были отвергнуты православной Церковью в 1148 году, позднее, спустя 400 лет, были приняты западными христианами. Догмат о том, что литургия есть воспоминание Тайной Вечери, был позднее принят протестантами (где-то с 16 века некоторыми протестантскими толками), а догмат о том, что литургия есть повторение Тайной Вечери, был принят католиками на Тридентском соборе контрреформационном, и как бы тем самым протестанты и католики подпали под анафему польского собора 1148 года.

Еще хотелось бы сказать вот что. Литургия по-гречески – это «совместное служение, совместное действие, общее действо». Перевод Николая Федорова на русский язык – «общее дело». И в служении литургии участвуют не только священнослужители, но и народ. Поэтому по православным правилам священник не имеет права совершать литургию один. Если в храме нет причастников, священник не имеет права служить литургию. Если в храме нет народа – хотя бы псаломщик пусть будет, хотя бы хор. Потому что священник не сам от себя участвует в литургии, а от лица народа, уполномочен народом. А если народа нет, то его мандат недействителен.

Это важнейшее различие между православным и католическим пониманием Церкви. В католическом понимании, которое, кстати, является чрезвычайно понятным, потому что примитивным (на самом деле поскобли православного – найдешь католика очень часто) – католики официально убеждены, что священник – это ходячий аккумулятор благодати. Он стал на несколько степеней святее и благодатнее, чем остальные христиане. На самом деле священник отличается от мирян не тем, что он благодатнее и святее, а тем, что он в Церкви как во всецелом организме уполномочен для совершения особого служения. Поэтому священство есть некая функциональная реальность. Он осуществляет служение, необходимое в Церкви. Это служение собирания Церкви, служение евхаристическое, потому что в Евхаристии собирается Церковь. В Евхаристии происходит так, что толпа, которая зашла с улицы – преложилась, стала Телом Христовым. Совершил это чудо Господь. Священник же от лица всех молился, чтобы это чудо совершилось. Если не на ком этому чуду совершаться (народа нет, он один), то его служение не м.быть исполнено.

Из этого следует очень интересное различие в церковном праве. Согласно католическому церковному праву, священник никогда не может быть лишен сана. Он может быть запрещен в служении, даже отлучен от Церкви, но он останется священником. Потому что они полагают, что раз произнесены молитвы и правильным образом совершено рукоположение во священника – то священник получил власть совершать таинства (это тоже важная деталь). У католиков такое юридическое мышление сильно – священник – это иерарх, он владыка прежде всего, у него есть власть совершать таинства.

Когда крестит православный священник, он говорит: крещается раб Божий такой-то. Когда католический священник крестит, он говорит: Я крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Православная формула подчеркивает, что это действие самого человека, крещающагося. Католическая формула – «я крещаю…». Православная формула причастия: причащается раб Божий такой-то. Католическая – «я причащаю тебя…». А в формуле исповеди – увы, мы сейчас используем католическую формулу исповеди: «я, иерей такой-то, властью мне данной, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов…» И эту формулу не используют в Антиохийском патриархате, и не используют в Греции. Это влияние киево-могилянских идей. Православная формула, которая была в ходу на Руси до 17го века: «Грехи твои на вые моей, чадо». Грехи твои на моей шее. То есть священник выражает свою солидарность даже в грехах духовного чада. Он готов разделить перед Богом ответственность за грехи этого человека, который действительно стал его духовным сыном. А в восточных православных Церквах формулы все-таки разные, но примерно такие: «прощаются тебе грехи твои по вере твоей», т.е.евангельская формула такая, но не «я прощаю...»

В католическом понимании священник имеет харизму власти, прерогативу власти. Ему эту прерогативу дали – и затем никакими путями ты назад ее не выбьешь. Даже на следующий день епископ схватился – ой, нет, что это я такого дурака в попы поставил – а поздно, его можно и анафематствовать, отлучить от Церкви, а он останется попом. Он создаст свою секту, и католики скажут – эта секта благодатная. У них сейчас такая ситуация во Франции. Парижский кардинал [Лефевр] в 70х годах взбунтовался против Ватикана, ему очень не понравились реформы 2-го Ватиканского собора, и он ушел в раскол. И будучи в расколе, рукоположил новых епископов. И Ватикан должен официально признать, что эти епископы и священники благодатны. Ведь Лефевр получил законным путем власть, и этой властью он пользуется даже вне пределов католической церкви.

Или другое деяние Ватикана – одним из своих деяний они признали благодатность одной из старообрядческих русских иерархий, Белокриницкой иерархии. Для Русской Церкви это проблема, потому что Белокриницкая иерархия берет свое начало от епископа, который находился уже, судя по многим документам, под запрещением в Константинопольском патриархате. Он там был под запретом, не служил, а потом перешел к старообрядцам, они его нашли где-то в Австро-Венгрии (нынешняя территория Боснии), уговорили переехать поближе к России и посвятить им нескольких новых епископов. Он это сделал. Православный мир сказал нет, поскольку он не осуществлял свое служение как епископ, и он не мог совершать такие таинства как епископские рукоположения. Католики говорят иначе – он был епископом, значит, неважно, что был под запрещением, что был на покое.

Странная практика. Поразительная дисгармония, несоответствие между вхождением в мир церковных таинств и уходом из него. Есть обряды принятия таинств, но нет обрядов «раскрещения» или «развенчания», «лишения сана» и проч. Это несоответствие понятно. Во всех этих случаях Церковь лишь фиксирует факт. Не провоцирует событие, а фиксирует, что когда-то прежде произошли действия, из-за которых распался брак, из-за которых человек оказался вне Церкви, или священник оказался уже не священник.

Но дисгармония чувствуется, и поэтому в католической церкви возникла такая практика анафем. Когда лишали сана Джордано Бруно (а он был священником и монахом), то был совершен специальный обряд его расстрижения и низведения на степень мирянина. И в церковных архивах Италии сохранились даже записи о том, что выплачено сколько-то там талеров такому-то епископу и священнику за совершение обряда лишения Джордано Бруно сана священника. И есть даже описание этого обряда.

Еще хотел бы сказать, что я много раз употреблял слово таинство. Феодор Зелинский, один из крупнейших специалистов в области античной культуры, полагает, что греческое слово мистерия происходит от глагола миэйн – жмурить глаза. Человек, посвящаемый в мистерии, он закрывал глаза, и это означало не страх перед теми сведениями, которые ему сообщают, а как бы это закрытие внешнего зрения ради откровения внутреннего зрения. Как бы я повернул глаза зрачками внутрь, в душу. Некую истину, которую ты должен узреть в себе самом и о себе самом. То, что не видно внешнему взору, что происходит откровенно и что ощущают очами сердца. Это таинство, мистерия. И христианская жизнь – это есть такая огромная мистерия, где происходит действие благодати, крое ощутимо сердцем и крое лишь в крайне редких случаях становится зримо и для телесных глаз.

В древней Церкви была так называемая дисциплина аркана. Это дисциплина тайны, научения. Тогда не дозволялось проповедовать о некоторых вещах. Например, христианин не имел права читать такие лекции, какие я вам сегодня читаю. По правилам Церкви 2 или 3 века за такую лекцию меня должны были отлучить от Церкви, лишить сана по крайней мере – точно. Можно было рассказывать о Евангелии, обличать язычество, многобожие, можно было рассказывать о таинстве крещения. Нельзя было рассказывать о таинстве Причастия. Не потому что это такая большая тайна, а по миссионерским соображениям. Слишком легко было такими рассказами смутить людей – что мы причащаемся Телом и Кровью Спасителя. Ходили разные слухи – что у христиан какое-то странное таинство, они пьют чью-то кровь, и чье-то тело по ночам кушают. Что они младенцев едят и т.д. И Тертуллиан пишет в одной из своих апологий: что вы утверждаете, что мы едим младенцев? Ваша полиция прекрасно знает, где мы собираемся. Более того, несколько раз ваши чиновники врывались на наши ночные собрания. Так спросите тех, кто участвовал в карательных экспедициях – кто-нибудь заметил там недоеденного младенца? Или кусочек хлеба, облитого кровью? - Тем не менее, слух есть слух. Например, сегодня тоже есть свои сплетни о Церкви, которые распространяются весьма быстро. Скажем, на тему: Церковь и КГБ. И так же, если во 2 веке выйти на улицу и говорить – братья, вот вам чаша Тела и Крови Господней, приидите и причаститесь – то сразу бы избили, и еще потом бы рассказали всем друзьям, какое я правильное дело сделал, и вообще надо их казнить, этих врагов рода человеческого.

Так у древних христиан было два табу:

1 – они не изображали открыто креста, потому что крест был орудием казни, и людей продолжали распинать. Поэтому тайно крест почитался, но именно в катакомбах. Его маскировали, прятали – скажем, изображение якоря, потому что в нем крест вписан. А внизу полумесяц. И сейчас на храмах кресты с полумесяцем – это элементарный якорь. Он встречается еще в храмах, построенных до всякого татарского ига. Конечно, ко 2-му тысячелетию это забылось, и родилось другое толкование – что это чаша Грааля, которая собирает стекающую Кровь Христа. Но изначально это простая маскировка. И напоказ крестики не носили.

И 2-е, о чем молчали – это таинство Причастия.

Отголоски этой мистериальной дисциплины молчания дожили до сих пор. Например, сейчас диакон возглашает на литургии: оглашеннии, изыдите – т.е. те, кто не крещены, выйдите вон. В принципе, диакон должен обойти весь храм и попросить удалиться всех тех, кого он не знает в лицо. «Двери, двери, премудростию вонмем». Внешние двери храма закрываются на замок, и остаются только те, кто будет причащаться. Это древняя практика, и сейчас от нее осталась лишь некая символика…

Но мы должны помнить, что обряд – это то, что обряжает, это внешняя плоть, а за этим стоит таинство, когда действуют уже не люди, а Господь.

И смысл литургии заключается в том, что в начале ее мы приносим Богу свои земные дары (просфора – буквально приношение) – затем, чтобы Господь сделал принесенный нами хлеб тем Хлебом, который Он Сам принес нам. Мы приносим наши дары Богу, чтобы забрать их назад, но уже как тот величайший Дар, который Господь принес людям.