Не удержался

Кабинет отца наместника располагался на втором этаже здания, восстановленного по сохранившимся архивным чертежам и рисункам. Поэтому и лестничный пролет в нем изготовили деревянный: «как раньше было».

Архимандрит, он же «отец наместник», в своей полувековой жизни, столь много времени провел пред закрытыми дверьми начальственных кабинетов, что переселившись в собственное присутственное место, благословил входную дверь не закрывать…
- У меня секретов нет и скрывать нам в обители нечего.

В результате этого, для многих непонятного распоряжения, через некоторое время отец наместник по скрипу деревянных ступеней мог точно сказать, кто к нему поднимается, а спустя год, уже точно определял и состояние духа очередного посетителя.
В этот раз архимандрит даже из-за стола навстречу вышел. Ступеньки сообщили, что весть будет неожиданная, неприятная и несет ее ни кто иной, как отец эконом.
Так оно и оказалось.

Отец эконом монах особенный. И не только потому, что крупен, дороден и громогласен. Отличительная черта отца Михаила – постоянная занятость, деловитость и умение все видеть, замечать и исправлять. Он и монахом то стал по этой причине. Приехал в монастырь вместе с студенческим отрядом, помощь в реставрации оказывать, да так проникся заботами монастырскими, что академ отпуск взял. Когда же заметил, что утром без молитвы не работается и не думается, а вечером без «Свете тихий» не засыпается, написал прошение в братию монастырскую. Постригли. Нарекли Михаилом, да тут же и должность экономскую дали, как само собой разумеющуюся, только ему и предназначенную.

Отец наместник никогда столь расстроенного эконома еще не видел…
- Что там случилось, отец Михаил? – обеспокоился он.
- Саня пропал.
- Велика новость! – в сердцах ответил архимандрит, - он все время куда то пропадает и так же всегда находится.
- Да нет, батюшка. Он всерьез пропал.
- Как это «всерьез» пропал?

Пришлось отцу Михаилу поведать, что давеча, то есть вчера вечером, уже после ужина пришел к нему Саня и попросил благословения на речку пойти, рыбу половить. Зная, что с этой затеи, как и вообще со всех затей монастырского чудака, ничего толкового не выйдет, но не находя запретительных поводов, эконом благословил, но разрешил взять лишь одну удочку…

Тут надобно немного рассказать о человеке, который являлся и, надеюсь, по сей день является неотъемлемой частью монастыря, хотя никто его в братию не принимал, сана не возлагал и вообще толком не представлял, откуда он взялся. Все звали его – Саня.

Сам он определял себя, как православный хиппи, хотя, если бы не нательный крест на толстом гайтане, его можно было принять за какого-то современного дзэн-буддиста. В рассуждениях Сани, иногда слышались столь мудреные философские обороты и изыски, что собеседник замирал в ожидании интересного вывода или определения, но так их и не дождавшись, пожимал плечами и уходил в сторону. Саня вообще не следил за логикой своей речи, как, впрочем, и за собой. Определение «юродивый» к нему никак не относилось, так как в окружающем мире он видел только красивое, удивительное и неповторимое. Для него прилипший к обуви комок грязи мог вызывать аллегорическое рассуждение о несопоставимости праха земного и красоты человеческой, которую даже духовная нечистота не может превозмочь, а прилипший к этому комку лепесток одуванчика вводил Саню в трансцендентальное состояние, из которого его не мог вывести даже голод.

Саню любили все и не за что-то конкретное, а за то, что он вообще есть. Его всегда чем-то угощали, но у него никогда ничего не было. Все раздавалось, или где то благополучно забывалось.

Внешний вид у монастырского сокровища был бродяжный, хотя после первых произнесенных с хипповской утонченностью Саниных слов и кроткого чистого взгляда, его одеяние становилось второстепенным, поэтому не всякий мог ответить, во что вообще Саня одет и как он толком выглядит.

Испросив благословение на «улов рыбы», Саня получил у отца эконома удочку и краюху хлеба, для наживки, так как накопать червя, а затем насадить одного из них на крючок, новоявленному рыбаку было ни физически, ни нравственно невозможно. Затем отец Михаил решил объяснить, где лучше поймать карася или бубыря, на что Саня ответил рассуждением о рыбарях апостолах, которые рыбу ловили сетью, а не палкой с ниткой и гвоздем согнутым.

Как бы там ни было, вооруженный орудием лова, Саня направился к нижним воротам обители, за которыми почти вплотную к монастырской стене текла быстрая речка с пологим монастырским берегом и с кручей на противоположном.

С монастырской башни было изначально видно лысоватую Санину голову, но затем и она скрылась в зарослях берегового лозняка. Специально за ним никто не наблюдал, да и рыбаков у монастырских стен всегда не менее десятка располагалась. Рыба она в душе паломница, во всей округе не клюет, а около монашеского пристанища в любое время поймать можно.
Среди кустов и рыбачьих прогалин и затерялся монастырский хиппи.

На вечерней службе Саня не показался, но этому не придали особого значения, а на ужине о нем не вспомнили, так как он трапезные не различал: мог и в монашеской подкрепиться, и в паломнической его всегда кормили.

Всполошились рано утром.
Дело в том, что будильщика с колотушкой, как в иных монастырях, в этой обители не было и на полунощницу, братия будилась дежурным по монастырю. Дежурный, случалось, задерживался, по причине сонливости, зато никогда не опаздывал Саня. Он всегда, минут за двадцать до начала самой ранней службы, громко распевая: «Се жених грядет в полунощи…», по периметру обходил обитель.

В этот раз Саниного будильного гласа не дождались, поэтому многие из братии припозднились, резонно и недоуменно спрашивая друг друга: «Куда делся Саня?»

К окончанию полунощницы, когда вся братия пред мощами преподобного старца поклоны бьет, у отца эконома уже вполне определилось все растущие беспокойство. Получается так, что он последний видел монастырского поселенца, которого при его наличии никто серьезно не воспринимает, а при малейшем его отсутствии понимает, что в обители не все благополучно.

- Может, простыл на рыбалке, и в келье лежит? – подумалось эконому, - Надо бы проверить.

Спускаясь с паперти храма отец эконом понял, что ничего он проверить не сможет, так как совершенно не знает, где находится Санина «келья». Не знал и благочинный, также обеспокоенно вышедший из храма. На вопрос: «Где Саня ночует?» смог только глава монастырских паломников толком ответить, братия лишь плечами пожимала…

Оказалась Санина келья на скитской колокольне, за лестницей. Но там кроме старого дивана без спинки, да одеяла с табуретом больше ничего не было, как и непохоже было на то, что в эту ночь здесь кто-то спал.

Больше не рассуждая, отец Михаил, прихватив с собою двух паломников, пошел на реку.
Искали долго.
Рыбаки были. Сани не было.
На все вопросы лишь недоуменные взгляды и ничего не знающие ответы. Да и не было никого у реки ночью…

Узнав подробности, отец наместник снарядил целую поисковую экспедицию, а дежурным иеромонахам приказал служить молебен сорока Севастийским мученикам и преподобным старцам монастыря, дабы они указали, куда монастырское сокровище пропало.

Не найти Саню было нельзя. И не только потому, что как выяснилось, без него монастырь сиротствует, но еще и от того, что в милицию обращаться не с руки. Ведь фамилию Санину, никто не знал, биографии не ведал, да и паспорта у него не видели.
Неприятностей отец наместник не боялся, но все же, если Саня не найдется, их было не избежать. Да и монастырю Саня нужен. Зачем нужен, толком не знал никто, но все понимали, что без него никак нельзя.

В обители уже заканчивалась поздняя литургия, когда самое страшное предположение, в которое и думать не хотелось, начало подтверждаться. Недалеко от угловой монастырской башни, у самой воды, в зарослях прибрежного камыша, лежала аккуратно сложенная стопка одежды. Это было Санино одеяние… В карманах и монашеские четки, которые Саня всегда носил на шее, и разноцветные фенечки хиппи.

Отец архимандрит, окончательно расстроенный вестью, раз за разом сокрушенно вздыхал, да крестом себя осенял. После трапезы, прошедшей приглушенно, сумрачно и тоскливо, он обреченно пошел в кабинет, в милицию звонить.

Через час по монастырю ходили несколько хмурых милиционеров, приставая практически к каждому с вопросами, в которых слышалось откровенное подозрение и раздражение. Водолазы же обещались приехать в течении двух-трех недель, поэтому отец наместник, рассудив, что надежды больше нет, разрешил отслужить заупокойную литию…

Вот ее и служили в левом храмовом приделе.
Служили тихо, скорбно и сердечно.

Когда иеродиакон возгласил «Во блаженном успении…», все: и монахи, и послушники, и паломники со слезами запели «Вечную память».
Только допеть с сердечным умилением не вышло. С правой стороны храма, с клироса, послышалось столь тоскливо-слезное и страшное завывание, что хор поперхнулся, а отец эконом ринулся узнавать, что там еще случилось.

За клиросным аналоем, в темном углу под кафизными лавками сидел Саня, и, заливаясь слезами, пел «Вечную память».

Немая сцена гоголевского «Ревизора» - ничто, по сравнению с остолбенением отца эконома, вкупе с монахами. Саня не только пел, он еще и был одет в блестящий пуговицами, погонами и значками железнодорожный китель.

Всеобщее молчание прервал запыхавшийся послушник, прибежавший с требованием срочно прийти эконому и благочинному в кабинет отца наместника.
Отец Михаил, схватил смиренно послушного Саню за руку, забыв о священнической и должностной стати, развивая мантийными фалдами ринулся почти бегом к отцу наместнику.

На этот раз ступеньки к приемной архимандрита скрипели так, что наместник не только встал навстречу, он даже выбежал к лестничному пролету.

- Вот! - только и мог сказать отец эконом, указывая перстом на Саню.
- Слав те Господи! – охнул наместник, затем замолчал и, рукою показывая на сидевшего в его кабинете незнакомого мужика, добавил – и вот!
Мужик же, уставившись на Саню, медленно менял жалостливое выражение собственного лица на возмутительное, а затем вслед за монахами заорал:
- Вот он!- и добавил, - вор!

Когда эмоции улеглись, все стало ясным.

Вернувшись с рейса, железнодорожник с коллегами изрядно выпил. Дома по этой причине случился скандал. В сердцах работник железных дорог, машинист первого класса и ударник труда, хлопнул дверью и ушел на речку, прихватив для успокоения бутылку самогона.

Нужен был напарник, так как без «поговорить» бутылка никак не пилась. Тут и увидел железнодорожник странного человека у реки, который поймав рыбку, очень внимательно ее рассматривал, гладил по головке и отпускал обратно. Присев рядом водитель паровозов и тепловозов нашел в Сане не только странности, но и удивительного слушателя…
И не только слушателя!

Саня своими короткими репликами, вздохами, междометиями и репликами доказал железнодорожнику не только то, что его жена только о нем думает и заботится, но что Сам Бог ее ему определил.

К концу бутылки, ударник железнодорожного труда окончательно решил вернуться к семейному очагу, но прежде искупаться, так как сам понимал: в таком виде его дома правильно не поймут.

Разделся и прыгнул в отрезвляющую воду. Пока доплыл на кажущийся недалекий противоположный берег, сильное течение его довольно далеко отнесло от Саниного рыбного места. Железнодорожник позволил себе немного передохнуть, да и уснул…

Тут-то Саня и обратил внимание на китель своего собеседника. Блестящие пуговицы, мерцающие под лунным светом погоны и разноцветные значки, никак не могли оставить равнодушным монастырского православного хиппи…
Никак не мог Саня красоту эту монахам не показать.
А те уже по кельям разошлись.

Лишь в храме кто-то заунывно читал Псалтирь. Саня примостился за правым клиросом, да и уснул. День то долгим был, еще и железнодорожник уговорил рюмочку выпить. Когда проснулся иеродиакон «Вечную память» возгласил. Надо же было поддержать.
Монахи так красиво поют.

Не удержишься…..

Современный Отечник

Дождливое воскресенье нынче было.

В храме все «свои», чужие под дождем на службу не ходят, за исключением тех, которых так зажало и прижало, что о Боге вспомнили.
- А, вдруг, поможет?
С надеждой на это «вдруг», да с воплем «дай, Господи» и под дождь можно, что бы затем купить свечей ворох и, расспросив, кто тут больше всего помогает, симметрично на подсвечниках огоньки расставить.

Если дождя нет, и метель не завывает, то в храме, кроме прихожан, еще один тип «верующих» определяется: ходоки за душевным равновесием.
Стоят с умиленным видом, печалятся о проблемах и негораздах, даже иногда перекрестится могут, но не молятся, просто успокаиваются и в размеренности непонятной службы равновесие находят. Только одной части богослужения этот тип захожан не переносит, если ко времени проповеди в храм заглянут.
Даже если не поучаешь, а просто «тему дня» излагаешь, да примеры приводишь – лица у них страдальчески меняются и через некоторое время – к алтарю спиной и к двери, на выход…

Есть иные. Редкие.
Сегодня такой был.
Бога пришел благодарить. И мне этой благодарности перепало.

На Великом входе я его увидел. Статный, средних лет, прилично, вернее, модно-прилично одетый мужчина, внимательно смотрел именно на меня. Было абсолютно ясно, что он останется до конца службы, а затем обязательно попросит его выслушать.
Так оно и случилось.
- Я Вас поблагодарить пришел, отец.
Когда благодарят, оно завсегда приятно, да и в вере укрепляешься, что не зря службу правишь, но здесь как-то изначально непонятность определилась. Я впервые этого человека в глаза видел, даже мельком не встречались. Городок то наш не велик, с такой машиной (в окошко я уже успел посмотреть) и столь солидно выглядевшего молодого человека я не мог не знать, будь он местный.
Вот и удивился я в своем ответе, за что же благодарность?

Рассказал мне наш приходской гость недавнюю историю, которая с ним приключилась и к которой наш приход прямо причастен.

Три недели назад, отправился этот руководитель довольно солидной областной лизинговой компании объезжать отделения своей фирмы по окрестным шахтерским городам. Заглянул и к нам, к начальствующим властям. С центральной горисполкомовской площади увидел красивый храм и решил зайти. «Свечу поставить, что бы Бог в бизнесе помогал".

До конца дня еще пару сотен километров бизнесмен по горняцким «мегаполисам» намотал и лишь только дома обнаружил пропажу.
Солидную.
В портмоне, который выпал из кармана, когда он садился или вылезал из машины, была очень приличная, в двух основных валютах, сумма денег, кредитные карточки и паспорт. Карточки можно и заблокировать, паспорт новый получить, а вот денег – не вернуть. В том, что деньги утеряны безвозвратно мой посетитель был уверен абсолютно и окончательно и даже мысли не допускал, что ему их вернут.

По прошествии нескольких дней на экране домашнего видиосторожа, у ворот особняке бизнесмена, появилась неказистая, уже пожилая женщина, которая настырно трезвонила и стучала в калитку…
Она принесла портмоне, в котором лежали все деньги и все документы.

- Я, отец, дар речи потерял, - рассказал мне бизнесмен, - Понимаете, ведь такого не может быть. Это невозможно. Спросил у нее, где нашла, а она мне говорит, что у церкви валялся. Вот и привезла. Я ей и спасибо толком сказать не смог… Ушла.

После такого рассказа любопытство даже у видавшего всякие виды попа проявляются.
- Так, вы нашли, ее? Кто она?

Назвал мне представитель лизинговой компании имя нашей прихожанки и поведал о том, что в прошлое воскресенье он к храму подъехал, дождался конца службы и отыскал эту женщину.
Предложил ей деньги, в знак признательности и благодарности, а та отказывается.
- Не взяла? – удивился и я.
- Не взяла, отче. Но я узнал, что у них с углем проблема. Так вчера сгрузил у их дома шесть тонн, зима то на носу… Они, с мужем, чуть не плакали, благодарили.

- Ну а ко мне зачем пришли? – спросил я.
- Да вот Бога поблагодарить хочу, а как не знаю – ответствовал бизнесмен.
С проблемой благодарения мы с нашим гостем справились, а я все удивляюсь, как Господь умудряет и устраивает.

Но еще большее изумление от того, что к воскресной проповеди этого дня я примерчик из «Отечника проповедника» изыскал и как раз перед приездом бизнесмена прихожанам его поведал. Вот он:

Некая бедная девушка, жительница одного северного города, по профессии портниха, получила известие, что мать ее при смерти и просит приехать. Девица, не имея на дорогу денег, недолго думая, отнесла в ломбард свою швейную машину и заложила ее за 10 рублей.

По приезду к матери она, к великой своей радости, застала ее еще в живых. После встречи с дочерью мать благословила ее и вскоре скончалась. Девица похоронила ее по-христиански и затем вернулась восвояси.

Здесь, чтобы выкупить машинку, бедная девица обошла всех своих знакомых, прося взаймы. Но все было тщетно. Никто не отозвался на ее просьбу. Не имея никакой надежды, кроме как на Божию Матерь, Покровительницу бедных, она пришла к иконе Божией Матери “Знамение” в храм, который находился напротив городского вокзала. Здесь со слезами она стала просить Заступницу всех скорбящих помочь ей в ее нужде.

Выйдя из храма после молитвы, девица увидела, как два неизвестных, хорошо одетых господина у вокзального подъезда садятся в экипаж. Один из них, застегиваясь перед посадкой, уронил свой бумажник. Между тем лошадь тронулась и карета поехала. Девушка, подняв бумажник, с криком побежала догонять карету, но за топотом лошадей ее голос не был услышан. Только несколько минут спустя, с помощью впереди шедших людей, удалось, наконец, остановить коляску. Девушка подбежала к неизвестным ездокам и отдала оброненные деньги.

Владелец бумажника сказал: “Дорогая девица! Вы обладаете ангельской добротой и честностью. Здесь шесть тысяч рублей. По закону вы имеете право рассчитывать на третью часть найденных вами денег.” Он тут же отсчитал ей четыре пятисотенных бумажки и вручил их со словами: “Желаю, чтобы эти деньги, приобретенные вашей честностью, помогли вам в жизни.” Затем он вручил ей свою карточку со словами: “Если вам когда-нибудь нужна будет помощь, то приходите ко мне, Я всегда буду рад вам помочь.” Девица горячо поблагодарила своего благодетеля и тут же вернулась в храм для благодарения Царицы Небесной за неожиданное покровительство. (Троицкие листки с луга духовного. С. 65).

Елизаровна

Елизаровна - бабушка строгая и осмотрительная.
Она, к удивлению своих сверстниц, все помнит и ничего не забывает.
Вот только одна с ней беда: ничего нового не приемлет, и если я на службе что-то сделаю «не так», например, не положу под Евангелие платочек на молебне, то обязательно вынужден буду выслушать «вразумление Елизаровны».
Слава Богу, что моя канонистка устав клиросный не освоила и литургику не изучала. Проблем бы было не счесть…

Хотя, когда после Блаженных стали мы тропари читать (всего-то на 4) Елизаровна долго бурчала и не соглашалась. Даже «католиком» меня обозвала в сердцах.
Для нее «католик» (уж не знаю почему) это, своего рода, бес церковный.

Не столь давно заболела моя ревнительница сельского православного благочестия и, прибежавший ее правнук, позвал меня пособоровать прабабку.
После соборования, для которого Елизаровна заставила меня сделать семь деревянных стручцов с намотанной на них ватой (обычно я помазываю одним «софринским»), бабуля, вдруг, попросила:
- Ты, батюшка, Евангелию мне принеси на церковном языке писанную…

Для чего Елизаровне Евангелие на церковно-славянском, когда она и видит слабо, а читает даже по-русски с трудом, мне было не понятно.
Тем более, что на божнице с многочисленными иконами, рушником и цветами лежал и увесистый томик Библии современного издания.

- Так пусть Вам правнук читает по главке – ответствовал я с удивлением. – Вон же Библия лежит.
- Ты, батюшка, мне настоящую Евангелию принеси, церковной грамотой писанную – повторила бабуля.
- ?!
- Ох молодь то непутевая и чему вас учат… - забурчала Елизаровна. – Под подушку мне Евангелию положить освященную и церковную надо, что бы здоровье прибавилось. Или смерти мне хочешь?

Вчера ездил за «товаром» в Луганск, купил ей Евангелию на церковно-славянском. Освятил и завез.

И действительно, чему нас непутевых учат???