Кобзари, бандуристы и лирники.
По материалам Л.М. Жемчужникова (1828-1912гг).
------------
Цитируется по книге Б.П. Кирдана "Собиратели народной поэзии", изд. Наука, Москва. 1974г.
--------

«Историю понять нельзя, не понявши песен, т.е. их надо прочесть и напевы их выслушать; тогда только можно сказать себе, что я несколько понимаю народ. Песни без истории тоже много теряют». (Жемчужников Л.М.)

«Я был настолько очарован песнями Малороссии, - писал Л. Жемчужников, - что постоянно их пел дома братьям, отцу. Алексею Толстому, его матери, и пел так увлекательно для себя и слушателей, что нередко вызывал у них слезы».

Алексей Толстой, прослушав украинские песни в исполнении Л. Жемчужникова, писал 3 ноября 1853 г.:

«Мой двоюродный брат приехал из Малороссии и привел с собой такие великолепные мотивы. Они мне перевернули сердце...
Это – резкие и неожиданные ощущения, которые иногда испытываешь и которые открывают перед нами горизонт, о котором мы не подозревали или который мы совсем забыли... Он пел без всякого аккомпанемента».

Украинский кобзарь Кравченко из Полтавской губернии и Демченко из под Харькова. Календарь 1910г.

В 1852 г. в Сокиренцах Л. Жемчужников познакомился с кобзарем О. Вересаем. Знакомство переросло в дружбу. В воспоминаниях о 1856 г. Л. Жемчужников с большой теплотой писал об этом кобзаре: «В Сокиренцах душа моя вновь отдыхала. Ко мне ежедневно приходил слепой бандурист Остап, песни и думы которого развлекали меня; с ним я забывал нанесенные мне оскорбления и интриги озлобленных панов — своих бывших друзей. Часто, когда я спал, Остап ощупывал палкой ступени крыльца, откашливаясь входил ко мне в комнату, которая никогда не запиралась, садился и наигрывал на своей бандуре. Он умел разгадать состояние души моей и сообразно тому — пел в аккорд моему настроению. Только он и увлекал меня...».
«Я часто виделся с Остапом; беседа с ним доставляла мне полное удовольствие...»

Кобзарь Остап Вересай. Рисунок Льва Жемчужникова

Сохранилась запись Жемчужникова думы “Проводы козака» (Жемчужников,  1861, 88—92;  Жемчужников,  1927,  75—78.).
Вот её отрывок:

Брат уезжает из дому. Сестра спрашивает, когда его ожидать в гости. Брат иносказательно говорит, что не приедет, но сестра не поняла смысл аллегории. Тогда брат говорит ей прямо. После этой части думы Л. Жемчужников поставил один ряд точек и продолжал:

«Он (бандурист.— Б. К.) снова играл без пенья довольно продолжительно... Если бы не было тут повторений, если бы рассказ развивался далее, я был бы не удовлетворен. Мне не хотелось еще перейти к другим чувствам, к другим впечатлениям. Эти повторения удерживали внимание на главном предмете и давали время вполне углубиться в сцену расставанья. Бандурист был переполнен чувством; он прервал пенье, продолжая играть в тех же мотивах и под тем же впечатлением. Эти, то переливающиеся, то прерываемые звуки металлических струн сильно действовали на сердце, мысль глубже вникала в душу, и живая картина носилась перед глазами.
Остап продолжал:
........................
Ой то добре, братiку, знати (?) у себе мати,
И у чужiй сторонi, у дорогих кармазинах похождати.
То  будуть  тебе добрi  люде  знати,
Будуть у тебе куми и побратими.
.................
А як пришибе, тебе, братку, на чужiй стороyi
Злая година,
Лихая хуртовина,
Тодi   одречетця  од  тебе  усяка  названа  родина.

Тут   Остап  заиграл   проворно и чуть не рвал   струны

И куми й побратими,
И товарищ вiрненький...

Начав несколько тихо, он играл уже громче — и запел:

Як-то трудно pи6i на суходолi,
Звiру, птицi, без поля и без дiбpoви,
То так-то трудно на чужiй сторонi
Без роду и без сердешноī родини пробувати —
..................
Як-то трудно iз сироī землi бiлий камень iзияти,
То так-то тяжко-важко у чужiй сторонi
Без роду, без сердешноī родиноньки помирати.

Тут Остап забылся и играл долго, долго. Быть может, он вспомнил собственную жизнь,— вспомнил, как его выгнал зять, вместе с его же дочерью, из его же хаты, и как придется ему умирать на чужой земле, без сердешноi родиноньки. Он играл грустно, разрывал душу на части. Наконец, запел припев, обыкновенно заканчивающий думы:

Услыши, господи, у просьбах и у молитвах...

Женщина, которая все время стояла у окна, по окончании пения отошла к двери и плакала. На несколько минут наступило в хате молчание; только было слышно ее всхлипывание».

Реакцию слушателей и исполнителей на то или иное произведение Л. Жемчужников отмечал и в других случаях. Так, рассказывая об исполнении О. Вересаем думы «Бедная вдова и три сына», Л. Жемчужников писал, что кобзарь прерывал его рыданьями, обильные слезы текли из его незрячих очей, хмурое чело певца становилось суровым — дума была слишком близка к его собственной жизни. О. Вересай старался не петь эту думу при чужих.

Весьма интересны также наблюдения Л. Жемчужникова над хоровым пением девушек из народа. Художник противопоставлял его хорам «ученых певчих, которые поют стройно, ровно — словно маршируют». Девушки поют потому, что поется. Песня выбирается общим расположением духа. У них хор случайный: одни голоса схожие, других недостает, но именно от этого песня «получает характер правды, жизнь, свежесть и прелесть». Девушки верят в песню, живут в ней всем существом, а «ученые певцы поют, чтоб щегольнуть, и редко проникнуты содержанием».

Л. Жемчужников подчеркивал, что в зависимости от душевного состояния крепостных девушек менялось и исполнение песни. Когда девушкам было грустно, песня «Моя матшько, моя голубонько!» превращалась в настоящий плач; когда же им было весело, эта же песня напевалась со смехом ".

Личные наблюдения Л. Жемчужникова над бытованием фольклорных произведений, сделанные им в 1852— 1856 гг., позволили ему в начале 1860-х годов выступить против тех, кто писал об угасании народной поэзии. В статье «Несколько замечаний по поводу народных песен» он утверждал, что любовь к песне жива в народе. Во время устного бытования песня не остается неизменной: она постоянно теряет на пути одно, приобретает другое. Другими словами, исполнитель творчески относится к песне, когда вставляет в нее то или иное слово, точнее передающее состояние его духа. Причитания над рекрутами или умершими импровизируются, а не готовятся заранее. У матери, когда она утешает ребенка, также бывает много изобретательности. Говоря об исполнительском мастерстве кобзаря О. Вересая, Л. Жемчужников подчеркивает: «А бандурист, представитель народной поэзии, мой друг Остап, разве не кладет всю свою душу в думу, которую поет? Не создает в это время новых звуков, не прерывает пенья по вдохновению? Он творит; избирая думу, ощущает каждое ее слово, варьирует, выпуская, что не по душе в ту минуту, добавляя тем, что вырывается из души: — не полны ли художественности те звуки, на которых он отдыхает,— это ли не творчество?! Но мы всегда этого не записываем, не изучаем, часто даже не замечаем».

К сказанному о Л. Жемчужникове-фольклористе надо добавить, что он первым в истории науки описал процесс обучения слепым бандуристом своего ученика игре на лире.

«Бандурист сажает рядом с собой ученика, дает ему в руки лиру, кладет ее как удобнее для игры и устанавливает руки ученика на место. Затем бандурист своей левой рукой берет его левую же руку и, обняв ученика через спину, накладывает свою правую на его правую руку так, чтобы каждый из его пальцев приходился на соответствующем пальце ученика. Установившись таким образом, начинает своей левой рукой вертеть левую руку ученика, а правой перебирает с ним вместе клавиши. Это продолжает учитель до тех пор, пока наловчит и разомнет пальцы ученика; после того он заставляет его самого играть ту же самую песню, приказывая ему со всем вниманием прислушиваться к игре учителя (который в то время берет такой же инструмент и играет ту же песню)".

Лирник. Рисунок Льва Жемчужникова