Миф №9: “Христиане принизили женщину, значительно опустив ее статус и положение, существовавшие в языческие времена”

Арабский посол ибн Фадлан (X век), упоминая о “царе русов”, сообщает такую подробность. Его соитие с наложницами происходило в присутствии его сподвижников. “Чем, - комментирует это сообщение историк, - удостоверялась физическая сила царя и, следовательно, его способность дать управляемому им народу благоденствие”. Многоженство, стало быть, было не только следствием необузданного сластолюбия язычников и не только престижным обстоятельством в их глазах. Оно имело еще и магическую подоплеку. Если ты князь, то будь любезен, нравится тебе это или нет, покрывать как можно больше женщин. Соревноваться по этой части с другими, доказывая, что именно через тебя боги привлекают силы природы к твоему племени самым наилучшим образом. “Обещание со множеством наложниц, - говорит И.Я.Фроянов, - это вменяемая в обязанность обычаем тяжелая работа, подтверждающая право царя и князя на власть. По опыту различных древних народов известно, что именно наложницы-жены первыми оповещали о наступающей слабости правителя, подводя роковую черту под его карьеру”. Недопустимость многоженства, с христианской точки зрения, объясняется тем, что жена ниже мужа только по своей роли в организации жизни (она создана Богом как помощница мужу, а не равная ему в этом деле). Но по своей человеческой ценности она не умалена перед ним. Здесь неравенство внешнее сочетается с равенством внутренним и является условием брачного единства, невозможного без иерархии. Подобным же образом дети функционально ниже своих родителей, но при этом не ниже их по своей ценности. Родители, как правило, отдают им лучшие кусочки и, при случае, жертвуют собою ради них. Но это у нас, т.е. в мире, уже посещенном Христом. А в мире языческом было допустимо приносить детей в жертву богам-людоедам. И женщин тоже, как слабейших, было принято приносить в жертву. Но не столько богам, сколько в жертву эгоизму мужей, который роднил их с павианами.

В многоженстве есть надмение мужской природы над женской, которое противоположно любви. Противоположно любви и разнузданное сластолюбие, потому что истинная любовь возвышается над сластолюбием и обуздывает его. А без любви с ее высокими глаголами не может быть подлинного брака. Поэтому в браках языческих жена мало чем отличалась от наложницы. Муж видел в ней не доверенную ему Богом половину себя самого, а свое имущество, которое можно умножить. И это мужское надмение было узаконено язычеством, стало оправданным в глазах самих язычниц. Но... глубины человеческие не обманешь. Они знают, что Бог создал для Адама не множество гурий, а только одну бесценную Еву. И поэтому в женских глубинах должно было таиться понимание своего унижения. Понимание, которое должно было сказываться невольно в поведении жен. Они должны были не только соперничать в ублажении своего господина, но и, при случае, мстить ему за свое унижение. Или замыкаться в себе. Лицемерить. Лентяйничать. Даже заглядывать на посторонних.

Одним из лекарств против этой женской испорченности, было, думается, ритуальное убийство жены на похоронах мужа. Оно максимально связывало женскую судьбу с благополучием ее мужа. Апологеты язычества, пытаясь оправдать этот обычай, клянутся, что будто бы жены-язычницы так любили своих мужей, что добровольно лишали себя жизни, лишь бы не расставаться с ними за гробом. Но эти апологеты почему-то не объясняют, каким это образом многоженство так способствовало односторонней женской любви к мужу (смерть жены, разумеется, не влекла за собою ритуальной смерти мужа). Кроме того, адвокаты язычества умалчивают о том, что из возможности добровольных самоубийств никак не следует, что жена могла избежать смерти на похоронах мужа. Это был ее долг перед ним и перед обществом. Отказываясь от “соумирания”, она позорила не только себя, но и своих детей, родителей и других ближайших родственников. Ее смерти, как и смерти любимых рабов и любимых животных, требовал обычай. Она должна была быть похороненной в могиле мужа вместе с его оружием, доспехами, посудой и другим имуществом.

Если вдуматься в ее положение, то придется признать, что ее убийство на похоронах мужа имело не столько добровольный, сколько добровольно-принудительный характер. Видимость добровольности требовалась этикетом. Она была обязана продемонстрировать свою любовь к мужу желанием умереть. Другие жены (которых, экономя, оставляли в живых) были обязаны продемонстрировать свою досаду на то, что выбор пал не на них. Они ее демонстрировали, но жизни себя при этом не лишали.

Если бы жена отказалась от “соумирания”, обществу не оставалось ничего другого, как наказать ее за это. И преподать на ее примере урок другим женам. Не хочешь по доброй воле следовать за своим мужем - похороним тебя живой вместе с ним в могильном срубе. Или сожжем заживо на погребальном костре (о таких случаях упоминают ибн Даста и Массуди). “Суровость обычая, - писал А.А.Котляревский, - смягчалась религиозным верованием, что только вслед за мужем - жена, только вслед за господином - рабы, могут войти в обитель блаженных... Жены и рабы сжигались живыми на кострах... с известными религиозными причитаниями; из них Массуди приводит следующее: “мы сожигаем их на этом свете, за то они не будут сожжены на том”. Если дать этому выражению цену достоверности и не принять его за случайное и незначительное, то, кажется, в нем можно видеть намек на языческое понятие о том, что некоторых людей, например жену, не последовавшую за мужем, рабов - за своим господином, ожидала в загробном мире казнь пекла”.

Рабов и женщин обкладывали со всех сторон, помогая им верно служить своему господину. Уже цитированный выше ибн Фадлан писал, что жена перед ее убийством была сильно пьяна. По-видимому, жертву накачивали предварительно одуряющими напитками и, возможно, окуривали одурманивающими травами, чтобы смягчить ее шок, и ослабить способность сопротивляться. Заключительные действия, как их описывает ибн Федлан, свидетельствуют, что физическое насилие имело место. “Я видел ее, - писал он, - в нерешительности, она изменилась. Не известно, желала ли она войти в палатку. Она просунула туда голову. Старуха взяла ее за голову, ввела ее в палатку и сама вошла за ней. Мужчины стали стучать по щитам палицами для того, вероятно, что бы не слышно было ее криков, чтобы это не устрашило других девушек, готовых также умереть со своими господами... В палатку вошло шесть человек и простерли девушку обок с ее господином; двое схватили ее за ноги и двое за руки, старуха-ангел смерти обвила ей вокруг шеи веревку, за конец которой взялись остальные двое мужчин. Старуха-ведьма подошла с большим ширококлинным ножом и начала вонзать его между ребер жертвы, а двое мужчин тянули концы за веревку и душили девушку, пока не умерла.