д. А. Кураев

Я хотел бы продолжить мысль, которая прозвучала из уст первого Президента Украины, о том, что люди приходят к Богу как одинокие странники, а не в потоке, где каждый не отдает себе отчет в том, что он сделал. За 1020 лет нашей истории, я думаю, что именно в этом произошла главная перемена. То общество, которое возглавлялось киевским князем, это было общество патриархальное, общество, в котором власть в восприятии всех подданных действительно воспринималась как власть от Бога. Князь – это отец, все – его дети. В том обществе не было такого перестроечного диссидентского настроения: мы и они. Именно так, я помню, в те годы воспринималась песенка Аллы Пугачевой «Эй вы там, наверху». Но ничего подобного в годы тысячелетней давности не было. И поэтому не вполне верно мыслят те люди, которые сегодня полагают, что князь Владимир совершил некое насилие над жителями древней Руси, силою заталкивая их в Днепр. Дело в том, что тогда не было такого отделения людей: себя от своего же отца. И поэтому, скорее всего, это был отцовский авторитет, нежели полицейское понуждение.

Внимание тех, кто говорит о том, что это был насильственный акт, который оторвал народ от его исконных арийских языческих корней, я бы хотел обратить на следующее обстоятельство. Во-первых, Киевская Русь не была полицейским государством, а некоторые историки полагают, что это было протогосударственное образование, а не государство с той точки зрения, что в нем еще не было повсеместно присутствующего аппарата государственного понуждения. Там иные были способы принятия решений и их реализации. По большому счету, если говорить о Великороссии, то государство до конца, пожалуй, достроил Петр I в XVIII веке, когда сверху от императорского дворца донизу, до каждой волости доросли инструменты управления и контроля. Так вот, Киевская Русь точно не была регулярно-полицейским государством. Плюс к этому я не помню, чтобы у нее была какая-то полицейская стража по границам. И сержанты Карацупы с овчарками не сторожили границы Киевской Руси. И это означает, что тот человек, который не был бы согласен с выбором веры, который от имени народа и вместе с народом совершил князь Владимир, этот человек мог спокойно уйти. Было бы куда уходить. Рядышком те же самые литовцы, тогда совершенно братский народ, которые еще 300 лет сохраняли язычество. Потом венгры, которые сегодня кичатся тем, что в Евросоюзе, но они гораздо позже Киевской Руси приняли христианство. Хочешь? Иди туда! Не говоря уже о Крыме, о дикой степи да и просто о Поволжье, на север, леса, где еще столетия потихонечку отстранялось христианство. Даже здесь, где-нибудь в пригородах Киева, можно было построить хуторок, найти деляночку, опушку и там вести привычный для себя уклад жизни без чужеземного якобы навязанного Бога по имени Иисус Христос
Но мы не видим, чтобы после обращения Киева к христианской вере мощные потоки политической эмиграции захлестнули бы окрестные территории. Мы не видим убыли населения Киева и других крупнейших центров Киевской Руси. Мы не видим серьезных движений протеста.

Я понимаю, что мне могут напомнить: а как же Новгород, в котором якобы Добрыня крестил мечом, а Путята огнем? Ну, во-первых, Новгород Великий совсем в другом месте. Это не то, что сегодня называют Украиной. Во-вторых, это единственный прецедент. В-третьих, меня поражает готовность наших современников – преподавателей школ и университетов – казаться глупее, чем они есть, и понимать несомненную художественную идиому в качестве констатации факта. Ни Добрыня, ни Путята не могли крестить ни огнем, ни мечом, ни водою, ни духом просто по той причине, что они не были священниками. Они были полномочными представителями киевского князя в Новгороде Великом. При этом мы видим из сообщений «Повести временных лет», первое, что сделали восставшие новгородцы – разметали по бревнышку храм Ильи Пророка. Значит, он уже был в этом городе до этого якобы насильственного крещения Новгорода. Во-вторых, с чем было связано это восстание? Да простят мне жители Украины эту аналогию, но мне кажется, что реформы, которые проводил князь Владимир, структурно были похожи на те реформы, которые проводил другой Владимир – Путин в России. А именно это был труд по созданию единого государства из множества удельных княжеств. В ельцинские времена Россия по сути была не гране распада. Пресловутый парад суверенитетов. А когда самарско-башкирско-татарские и прочие князьки вкусили сладость самостоятельного управления, потом, конечно, трудно приводить их к некому общему закону и порядку. Ну, вот так же было и в Новгороде Великом тысячу лет назад. Но, соответственно, если бы киевские бояре сказали: «Люди, встаньте грудью на защиту нашего права контролировать ваши кошельки», то вряд ли на этот замечательный призыв новгородцы бы отреагировали. Поэтому призыв был брошен совершенно иной, когда шкурные интересы прикрываются якобы заботой о небе и о душе. И вот в данном случае тоже был брошен лозунг: «Станем за веру отчию и дедичью». И вот тогда последовала вполне понятная реакция из Киева для того, чтобы навести там порядок.

Итак, второй тезис, который я хотел сказать в опровержение мифа о том, что князь Владимир совершил какое-то жуткое насилие над своим народом. Есть народно-фольклорная память о князе Владимире. Я подчеркиваю, что эта память хранится в былинах. Былины – это не официальные летописи. Официальные документы, конечно же, подвергались цензуре. А вот былины – это реально народная память. И именно в них князь Владимир предстает как «Владимир Красное Солнышко». Я не думаю, что тирану в веках дали такое прозвище. Если бы от Владимира действительно осталась кровавая память, наверное, он иначе бы описывался в былинной памяти народа.

Еще раз говорю, Киевская Русь не была полицейским государством. Здесь было куда уйти от неприятной для тебя государственной власти или новой государственной религии. Или куда-нибудь на хуторок близ Диканьки, или же куда-то за почти несуществующую призрачную границу этого племенного союза. И это не происходило. Напротив, прирастало население и прирастала территория Киевской Руси. Поэтому вряд ли можно описывать те события в терминах привычных для нас – борьбы с тоталитарным режимом.

Вспоминая о тех обстоятельствах крещения Руси, хотелось бы обратить внимание на одну страничку этой истории, к которой мало обращаются. Дело в том, что поступок и выбор князя Владимира положили основание каноническому существованию Русской Православной Церкви. Но присутствие христианской проповеди, Христова Слова здесь слышалось и раньше. И как это ни странно – это слово слышалось из уст ирландца. Потому что именно ирландские монахи в раннее средневековье были совершенно удивительными миссионерами. И они действительно доходили до берегов Днепра. Логика этих ирландских монахов-миссионеров была очень ясная, очень экстремистская. Они исходили из того, что «я монах». Если я монах, то я не должен иметь ничего своего здесь на земле. Я бы сказал это словами более поздними, словами Дон Кихота: «Не называй своим ничего, кроме своей души. Станет все то, что жалко терять, обузою на пути». У нас и сегодня, когда имя монахов упоминается в прессе, то его фамилию берут в скобки, в знак того, что этот монах вынес все внеличностное в себе за скобки своей новой жизни.

То есть то, что во мне определено социокультурным окружением, наследием, генетикой – вот это не мое, я теперь другой. А ирландские монахи вынесли за скобки не только свою малую семью, но и большую семью, потому что все эти ирландцы, шотландцы, пикты, они же жили кланами. И эти ирландские монахи сказали: «Нет, я не могу, отказавшись от маленькой семьи – от невесты или родителей, – я не могу не отказаться и от большой семьи». И они уходили. Плюс на это накладывалось и другое миссионерское соображение – аскетическое. Эти монахи считали, что одна из величайших радостей, которая может быть у человека, это радость родного языка. Радость слышания звуков и мелодики родной речи. И ирландские монахи сказали: «Если мы монахи, то как мы можем этим наслаждаться?» И они уходили за границу от родной речи, от привычных родных пейзажей. Плыли за моря. А за морем от Ирландии находится Европа. И вот они приплывали в Европу и шли к саксонским, германским, скандинавским королькам, к славянским князьям, и эти люди их слушали по той причине, что за ирландскими миссионерами не маячила никакая империя. Когда к этим варварским правителям приходили миссионерские посланцы из Рима или из Византии, то было понятно, что они посланцы не только от небесного царя, но и от земного, и согласие с ними будет иметь не только духовные, но и политические последствия. За проповедью латинского миссионера отчетливо просматривалась двойная тиара римского папы, то есть знак духовной власти, но и светской. И константинопольские посланцы учили о том, что нельзя иметь церковь и не иметь императора. Даже в XIV веке патриарх Антоний пишет московскому князю именно эти слова. Хотя у Константинополя не было и малейшей возможности управлять жизнью на Руси, «но тем не менее номинально вы должны признавать нашего императора своим патроном и владыкой».

Понятно, что этим новым народам, пополнявшим население Европы, эта идея не была по нраву. И вдруг приходят ирландские монахи и просто говорят о Христе, о вере, без политики. Их кушали время от времени, но все-таки и слушали. А потом приходили новые монахи, и их еще более внимательно слушали. И соглашались. И вот этого тоже сегодня забывать нельзя. Нельзя забывать и того, что крещение Руси – это событие общеевропейское.

И что, с другой стороны, крещение киевской Руси – это событие по своим последствиям также создало общеевропейское эхо правды. Опять же я с недоумением отмечаю: греки этого не заметили. Это парадокс, но ни одна византийская летопись, ни один византийский хронист X-XI веков не заметил крещения Киевской Руси. Даже в XII веке можно встретить такие византийские хроники, где при перечислении врагов Византийской империи и врагов имени Христового по привычке перечисляются и славяне.

Парадокс крещения Руси: скорее, князь Владимир навязал свой выбор Византии, которая сама не знала, что делать с этим подарком судьбы. Как Алексей Константинович Толстой писал в своей поэме: «Кошмар! Приехал князь креститься в Херсонес!» Такая замечательная поэма у него была, передающая паническое настроение греков по этому поводу.

И тем не менее, пусть даже по началу это не было достойным образом осознано теми или иными современниками-хронистами, но по сути произошло важнейшее событие.
В конце концов, хоть на секунду задумаемся, а если бы выбор князя Владимира был другим? Князь Владимир очень мудро отшутился от мусульман во время известных прений о выборе веры. И когда соответственно мусульмане говорят: «У меня такая замечательная религия, почему не хочешь принять?» Князь Владимир отвечает юродиво: «А на Руси есть веселье и пить, и не можем без того жить!» Некоторые люди опять сегодня смеются над князем Владимиром. Но это очень умное и дипломатичное юродство. Он смог не обидеть мощную мусульманскую сторону, которые тут рядышком, соседи. Смог их не обидеть, не раздразнить, как бы себя немного уничижил: «Вы знаете, у вас такая духовная религия, что мы не доросли. Ребятки, живите без нас, спокойно…» А представьте, если бы он не отшутился? А представьте, если бы князя Владимира очаровали мусульманские проповедники, что было бы с Европой? И так через несколько столетий турки до Вены дошли. Испания была под мусульманами чуть раньше. Я думаю, что если бы еще славянский союз принял через князя Владимира ислам, боюсь, что Европы хоть чуть-чуть похожей на нынешнюю не было бы. И жили бы мы в каком-то глобальном халифате и обсуждали сложные проблемы мультикультурного диалога мусульманского и китайского миров.

Но князь Владимир своим выбором спас Европу, и об этом тоже забывать нельзя. Размышляя об этом, я бы хотел, чтобы мы смотрели не только назад, но и вверх, прежде всего вверх, к небу. На то небо, ради которого князь Владимир сделал свой выбор. У свердловской рок-группы «ЧайФ» есть замечательные строки: «Хочется раздеться, в небо окунуться». Вот я просто не знаю лучшей формулы крещения. Вот когда-то эта тоска по небу коснулась души князя Владимира. Мне бы хотелось, чтобы сегодня тоска по человечности, тоска по чистоте, тоска о том, чтобы стать на ступеньку выше самого себя сегодняшнего, чтобы такая тоска посещала как можно больше людей. Мы попробуем помочь в пробуждении и осознании рефлексий. Этой очеловечивающей грусти, тоски, но которая потом разрешает себя в радости.