Новая книга В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» представляет собой результат сбора и осмысления чрезвычайно богатого материала по древнейшей до-письменной истории и культуры индоевропейцев. При этом собственный — и весьма внушительный — вклад автора, археолога-исследователя, в книге органически переплетается с достижениями науки в целом.
Нижеследующие заметки принадлежат перу лингвиста, старающегося по мере сил ориентироваться в литературе по археологической проблематике, что естественно при исследовании этнического прошлого. Практически каждый, будь то лингвист или археолог предпринимая попытку обзора или характеристики праиндоевропеиской проблематики, использует комплексные данные обеих наук. Это относится и к книге В. А. Сафронова, который, оставаясь археологом, привлекает довольно регулярно также языкознание, в целом — корректно.
Проблематика праиндоевропейского этноса, языка и его прародины сохраняет неизменную актуальность, так как постоянно обогащается новыми фактами и типологическими аспектами, что должно побуждать и к новым монографическим исследованиям индоевропейской проблемы. Индоевропейская проблема насчитывает уже немалую литературу, если говорить только об обобщающих работах. Самим автором написана уже вторая книга непосредственно на тему. Новая книга существенно отличается от предыдущей, изданной В. А. Сафроновым в Орджоникидзе («Проблемы индоевропейской прародины», 1986), не только значительным увеличением объема, но и особым заострением дискутируемых в ней проблем.
Достаточно указать на этот плюраль, вынесенный в заглавие книги,— «Индоевропейские прародины», чтобы стало ясно, что особый акцент ставится на динамике расселения древних индоевропейцев, и это представляется сейчас бесспорно актуальным. Определенной смелостью отмечена и разработка малоазиатского аспекта в книге Сафронова. Автор неоднократно подчеркивает, что в оценке важности малоазийского аспекта индоевропейской проблемы он опирается также на труды предшественников, и все-таки лично его заслугой при этом является весьма самостоятельное решение, благодаря которому наши представления (а порой и догадки) об истории индоевропейской Малой Азии углубляются, получают новые импульсы. Именно в ходе чтения новой книги Сафронова «аутсайдер» (в моем случае — лингвист, размышляющий на археологические темы) получает, видимо, довольно адекватные представления о Малой Азии как целом субконтиненте, о котором вряд ли допустимы унитаристские, упрощенные заключения, имея в виду хотя бы то, что этнокультурная история Востока Анатолии резко отличалась от судьбы более западных ее частей.
Очень существенно при этом, что Восток Анатолии был в древнейшие периоды наименее индоевропейским, что древнейшие культурные импульсы, исходившие отсюда и с примыкающих территорий (Северная Месопотамия, Южный Кавказ) и достигавшие Северного Предкавказья, были не индоевропейскими, а семитскими и картвельскими, что наиболее древним было индоевропейское присутствие не на Востоке, а на Западе Анатолии (ареальная близость последней к Балканскому полуострову всегда будет означать возможность альтернативного решения вопроса о приоритете заселения, особенно — в комплексе всех данных по древнеевропейской культурной истории, представленных в этой книге).
Сюда же ср. то, что говорится в дальнейших частях книги Сафронова о «новосвободнен-ской миграции» (миграции хеттской группы индоевропейских племен) из Центральной Европы (письменная история II тыс. до н.э. застает хеттов в Малой Азии); традиции о миграции праармян из области балканских фригийцев (то есть с Запада на Восток Анатолии) дошли до нас уже в рамках письменной истории. Нетрудно понять, сколь существенно отличается это видение Малой Азии и ее роля в индоевропейской праистории, представленное нам в новой книге Сафронова, от того, которое имеется, например, в двухтомнике Гамкрелидзе—Иванова. Должен признать, что мне больше импонирует сафроновская концепция Малой Азии, а не теория первоначальной индоевропейской прародины в Восточной Анатолии (Гамкрелидзе — Иванов). Хотя, я не скрою, мне представляется, что и концепция Сафронова еще не выглядит окончательной и в общем зовет к дальнейшим поискам альтернативных решений (ср. об этом было выше), что свидетельствует об объективности ее автора.
Автор говорит, отчасти — вслед за предшественниками (Чайлд), о связи древнейших культур на территории Европы с Западной Анатолией о том, что «...по мнению ряда ученых древнебалканские цивилизации имеют анатолийские корни» (с. 22 книги Сафронова) В конце концов, его собственными положениями являются локализация раннеиндоевропейской прародины в Малой Азии, в западной и центральной частях Южной Анатолии. Корни древнейшей праиндоевропейскои культуры Винча в Европе Сафронов видит в анатолийской культуре Чатал — Хююка.
Вместе с тем «существует много сторонников местного вырастания культуры Винча из предшествующей культуры Старчево» (с. 90). Любопытно, что автор отмечает связь с культурой Винча первых миграций на Юг Балканского полуострова и в Малую. Азию. Любопытно, далее, и весьма реалистично итоговые утверждения Сафронова о соответствии позднеевропейокому состоянию не одной культуры (как пытались обнаружить раньше), а целого комплекса археологических культур (с. 134—135). При этом весьма интересно отсутствие переднеазиатских аналогов для некоторых древних культур Европы, например, для культуры линейно-ленточной керамики, из чего делается вероятное предположение о европейской автохтонности этой культуры (с. 67—68). А может быть — не только этой и, может быть, дело отнюдь не в недостаточной археологической изученности Западной Анатолии? Сама типология древней этнической динамики в этом (балкано-анатолийском) регионе мира настойчиво подсказывает, что магистральным и неоднократно повторяющимся направлением миграций было центробежное движение из некоего европейского центра, в данном случае — на юг.
Древнейшие также акции «ухода из Европы» в Анатолию были, по сути дела, эвакуацией зон, подвергшихся угрозе оледенения в Европе; так в книге объясняется связь некоторых анатолийских памятников с европейскими верхнепалеолитическими памятниками (с. 46). Наверное, с отступлением ледников в Европе намечался, в свою очередь, и возврат туда племен из своей анатолийской «эвакуации». Таких отливов и приливов во взаимоотношениях Запада Анатолии и Юго-Востока Европы было, очевидно, немало. Один из более поздних оттоков индоевропейского населения из Центральной Европы на Юг и Юго-Восток, выразившийся в исчезновении таких древних земледельческих культур, как Винча и Гумелъница (конец IV — начало III тыс. до н, э.), объясняют аридизацией европейского климата, неблагоприятно сказавшейся на местном земледелии (с. 185). Памятуя о подобных отливах и приливах, надлежит, видимо, сохранять особую осторожность при односторонней трактовке культурной роли Анатолии в отношении Европы.
Но главное внимание исследователя, как и нужно было ожидать, сосредоточено на древних археологических культурах Европы. Здесь многое сделано и в области обобщений, и в метких конкретных наблюдениях по реконструкции. Так, для преодоления накопившихся в науке об индоевропейских древностях стереотипов, например, о воинственности и завоеваниях индоевропейцев (к вопросу о стереотипах представлений мы еще будем возвращаться) весьма ценна проводимая автором (с. 71) аналогия между праиндоевропейскои культурой Винча и культурой Древней Греции, если иметь в виду древнегреческую модель воздействия на «варварский мир», то есть «колонизация, торговля, путешествие, но не завоевание» (ср. и с. 277 книги). Безусловно, если искать аналогии, то упомянутый греческий путь архаичнее, и он ближе подводит нас к пониманию древнеиндоевролейских передвижений, чем то, что можно назвать римским путем — прямое завоевание и покоренне, хотя, похоже, популярные стереотипы представлений в научной литературе формировались главным образом иод влиянием сведений о римской модели экспансии, в культурно-типологическом отношении более поздней.
В другом месте я более подробно пишу о том, что называют гипнозом, или магией «героического века», который действительно лучше сохранился, полнее' отражен в дошедших до нас традициях, но проблематичен со стороны своей древности, адекватности собственно праиндоевропейскому состоянию, а культурно-типологически скорее всего вторичен. В. А. Сафронов в целом достаточно самостоятелен в своих оценках, например, когда он выступает против концепции Европы как «периферии ближневосточных цивилизаций» (Гамкрелидзе — Иванов).
Вместе с тем он солндаризируется в ряде случаев со стереотипами в упомянутом мной смысле, которые давно уже заслуживают пересмотра, касаются смежных вопросов реконструкции праязыка и пракультуры, а также, в свою очередь, существенно влияют на авторскую характеристику отдельных крупнейших археологических КУЛЬТУР ЕВРОПЫ в книге. У меня создалось впечатление, что именно-сложившиеся в науке стереотипы повлияли, в частности, на решение в книге вопроса атрибуции КУЛЬТУРЫ линейно-ленточной керамики, которая. как полагает автор, не соответствует «нашим знаниям (по данным лингвистики) об индоевропейском обществе как социально-иерархизованном» (с. 67), поскольку этой иерархизации противоречит однородность домостроительства культуры линейно-ленточной керамики.
Однако на это стоит возразить, что в настоящее время накопилось немало доводов, чтобы подвергнуть сомнению и критике уже праиндоевропеиский якобы статус трехчастной социальной модели (жрецы, воины, земледельцы-скотоводы с возглавляющим их «священным царем»); эта культурно-историчеокая модель, которой наука обязана школе Ж. Дюмезиля, в последнее время вновь развертывается в труде Гамкрелидзе—Иванова. Судя по показаниям господства рядовой идеологии в индоевропейскую эпоху, вышеназванная исследовательская модель должна быть признана неоправданно модернизирующей действительные отношения. Такие понятия и термины, как '(воинская) слава', 'царь' подчеркнуто ареальны и, видимо, вторичны.
И в других фрагментах реконструкции древней культуры целесообразно оказывается возвращаться к сравнениям с культурным уровнем племен линейно-ленточной керамики по крайней мере в плане типологии. Их принципиальное отличие от индоевропейцев Сафронов видит в том, что «племена КЛЛК не вспахивали легкие лессовые почвы, злаки не сеяли, а закапывали в ямки» (с. 67). Аналогичная стадия земледелия, думается, восстановима также для праиндоевропейцев, поскольку в чрезвычайно разветвленном корневом гнезде, и. е. *se (il)- наряду с 'сеять, просеивать, допустимо, наверное, предполагать и более древнюю семантику, 'вдавливать (в землю)' (так, возможно, объясняется особое название плуга др.-инд. siram 'Pflug'_ 'Sapflug' Там же автор говорит о том, что матрилокальность общества КЛЛК, незначительность военных действий, зависимость от женского труда не соответствуют характеристике индоевропейцев.
Почти каждое из этих положений может быть сейчас оспорено, в том числе можно указать на следы наличия у индоевропейцев непопулярной в западной литературе матрилокальноcти. Впрочем, и на Западе появляются чисто археологические исследования, корректирующие классический образ индоевропейского общества в западноевропейской науке (сошлюсь на работу Роулетта — Ralph M. Row-lett. Grave wealth in the Horodenka group of Sub-Carpathian corded ware. In: Proto-Indo-European. The archaeology of a linguistic problem. Studies in honor of M. Gim-butas. Washington, D. C, 1987, p. 191— ), который характеризует относительно богатое захоронение уважаемой женщины-ремесленницы (а, возможно, и более высокой по положению в обществе), речь идет об относительно более поздней культуре шнуровой керамики, индоевропейская принадлежность которой не вызывает сомнений. Могила этой особы была в избытке снабжена боевыми топорами.
Когда автор выделяет в культуре Винча (V тыс .до н.э.!) наличие не только общественных домов, но и храмовых построек (с. 79), мы не можем не высказать скептическое замечание, что индоевропейский термин 'храм' неизвестен, есть лишь вероятие существования ритуально размеченного (и освященного) пространства в этой функции, о чем. возможно, свидетельствует предлагаемое нами этимологическое сближение лат. templum 'храм' — лит. tinklas, 'сеть' ('натянутое').
Таким образом, систематически пересматривая имеющую обычно место в исследованиях транспозицию в древность данностей более позднего, культурно-продвинутого общества («героический век»), то есть фактическую модернизацию, вместо искомой реконструкции, мы приходим в итоге к несколько более примитивной (и, возможно, более адекватной) концепции того, что автор книги назвал «Портрет праиндоев-ропейской культуры, и общества» (с. 136—137). Этот «портрет», согласно Сафронову, отражает общество со сложной структурой» («иерархизованное», «имущественно и социально дифференцированное»), включающее власть имущих и богатых, с одной стороны, а также бедных и рабов, с другой, состоящее из сословий жрецов, воинов, пахарей, пастухов, ремесленников и возглавляемое «священным царем»; эту сложную социальную структуру как бы дублируют религиозно-поэтические представления об иерархнзованном пантеоне богов.
Избегая повторений, напомню только, с какими трудностями сталкиваются те, кто пытается реконструировать индоевропейский институт рабства, имея в виду фактическое отсутствие праиндоевропейское название раба ('раб' из первоначальных названий для 'иноплеменника', 'военнопленного' или, как в славянском,— 'младшего родича' — все это местные новообразования отдельных и. е. языков). Еще большего критического пересмотра требует состояние исследований по реконструкции праиндоевропейской религии. Здесь вызывает сомнения не только изначальное наличие развитого пантеона (бесспорный продукт отдельных развитых, то есть более поздних, культур), проблематично даже праиндоевропейское наличие обобщающего термина 'бог', оно оказывается семантической инновацией. Заслуживают внимания в противоположность этому реликты практических ритуалов молчаливого почитания с запретами прямого называния божества (изначальность табу), развитому богопочитанию более поздних эпох предшествовали примитивные культы. Неким культурным аналогом молчаливому почитанию служит — также древний — молчаливый обмен в торговле.
Подробное обозрение всех затронутых и раскрытых вопросов в новой книге В. А. Сафронова затруднительно, приходится выделять отдельные звенья из общего очень богатого, насыщенного (и щедро проиллюстрированного) целого. Высказываемые мной замечания порой, — критические, свидетельствуют прежде всего о глубоком интересе, вызываемой этой, можно сказать, этапной публикацией. Среди опускаемых мной здесь эпизодов древней индоевропейской культуры есть такие важнейшие, капитально разобранные автором в плане отношений Запада и Востока, как происхождение колесных повозок, где также имело место преувеличение исследователями культурных импульсов Передней Азии.
Связь индоевропейской истории и древнейших цивилизаций дунайско-балканского круга, относительно позднее освоение Севера Европы (Южная Скандинавия — с З000г. до н.э.) предположительно индоевропейскими культурами, отпочковавшимися' от этих дунайско-балканских культур, посылавших свои импульсы равным образом в других направлениях (индоевропейская фатьяновская культура Волго-Окского междуречья), южное происхождение культур, распространившихся на территории ГДР и Польши в древности, инвентарь зерновых у древних дунайских культур (древнейшие виды пшеницы, в их числе — спельта, полба), чересполосность существования племен и культур в пространстве от Силезии до Балтийского моря уже в IV—III тыс. до н.э. ...— перечень аргументированно трактуемых, важных проблем в книге Сафронова был бы длинным.
Генетические связи древней майкопской культуры III тыс. до н.э. с западными семитами, вскрываемые автором с начала 1980-ых гг., весьма перспективны, поскольку позволяют решать проблему индоевропейско-семитскпх контактов, не привязывая их к Восточной Анатолии и Месопотамии. Этот мост передачи культурных влияний (в частности, в том, что касается серебра и изготовления серебряной посуды, см. с. 244 книги) заинтересует тех, кто исследует восточный путь распространения некоторых индоевропейских названий серебра.
Очень существенно то, что автор может противопоставить исключительно популярной как среди археологов, так и лингвистов-индоевропеистов теории М. Гимбутас о вторжении индоевропейских скотоводов, разрушивших, в ее интерпретации, неиндоевропейские цивилизации Гумельницы, Винчи, Лендьела: «Наша точка зрения в Корке иная. Кочующие скотоводы — это те же индоевропейцы, что и носители земледельческих культур Древней Европы; они самозарождаются в пределах этих культур и совершают внутренние передвижения» (с. 185.). Конечно, и помимо этого в среде археологов растет сопротивление огульным концепциям М. Гимбутас относительно прихода якобы с Востока курганной индоевропейской культуры. Уже неоднократно указывалось (об этом говорится и у Сафронова), что более древний курганный обряд захоронения появился как раз на Западе, откуда вторично распростанился на Восток.
Равным образом симптоматично, что Сафронов характеризует древнеямные памятники Северного Попрутья как самые древние остатки этой культуры, что позволяет ему перенести также первоначальный ареал индоиранцев из Волго-Уралья в Прикарпатье и Подунавье (с. 5), что весьма поучительно в общеиндоевропейской перспективе (истоки индоевропейских центробежных движений сходятся в Подунавье). Ср. и с. 27—136 о том, что ямная культура происходит от центральноевропейскон культуры воронковидных кубков, а не с Востока. Отметим попутно, что, например, погребение древнеямной культуры Кетедьхаза (Венгрия), датируемое по радиоуглеродному методу 2316±801 г. до н, э., «погребение в кургане с деревянными конструкциями типа повозки», автор характеризует как «terminus post quern» для начала движения индоариев в Северное Причерноморье и Предкавказье» (с. 168).
Могу сказать, что это созвучно моим поискам арийской (праиндийской) природы ряда древних географических названий карпато-дунайского региона (ср. этимологию названия в Западной Словакии. То же направление движения — с запада на восток—Сафронов прослеживает для кубано-днепровской культуры, которая «занимает узкую приморскую территорию от низовий Южного Буга—Днепра до низовий и среднего течения Кубани» (с. 214 книги Сафронова). Естественно, что меня лично очень заинтересовало предпринятое Сафроновым соположение моих собственных исследований по идентификации индоарийской (праиндийской) принадлежности языковых остатков синдов, меотов, тавров и их ареала в Приазовье, Крыму, в низовьях Южного Буга и Днепра (Старая Скифия Геродота) и археологически выявляемого распространения памятников кубано-днепровской культуры. Лингвистический и археологический ареалы, по мнению Сафронова, в данном случае удивительно точно совпадают (с. 216), что служит индоарийской атрибуции упомянутой кубано-днепровской культуры.
Изложенные выше беглые заметки — моя читательская реакция на эту новую компактную и одновременно — исключительно солидную, оригинальную крайне своевременную публикацию, подводящую итоги исследований по индоевропейскому этногенезу и культурной истории.
Член-корреспондент АН СССР
доктор филологический наук О.Н. Трубачев
Скачать книгу: http://www.istorya.ru/book/safronov/index.php