То,что поминовение предков - эта живая,кровная связь времен,чрезвычайно важна,чрезвычайно важно - с этим,лдумаю,никто спорить не станет.

Но вера и обычаи прошлых времен для многих из нас являются модой,увлечением и зиждятся как на придумках разночинцев 19 - начала 20 веков (как у Гальковского,о котором я писал),так и на последовавших за ними реконструкциях народного пантеона.Реальные же обычаи народа остаются,как правило,в ведении собирателей фольклора,они как бы и не модное язычество,а так,сами по себе.И как таковые быстро уходят в прошлое,но то,что всё же сохранилось заставляет бурлить кровь,кружит голову своей непридуманной настоящестью,своей подлинностью,испытанной веками.

В том и заслуга Зеленина,что он по крохам собирал эти уходящие традиции и сохранял их для нас (а для кого же еще?).

Конечно,для многих читателей это сложный текст (плюс несовершенство моего сканирования и воспроизведения) и в нем нужно копаться,добывая из этой кучи,в общем,мусора крупицы ...чего?Истины? Нет,крупицы знаний,интересных для вас.

Вот еще одна научная статья известного уже вам Дмитрия Константиновича Зеленина на непривычную тему - об основательно позабытых обычаях поминовения предков.,в основе,которых,как он считал,лежал обычай трупосожжения.

Народный обычай "греть покойников"

Весьма интересный для этнографа южновеликорусский обычай-обряд «греть родителей» или «покойников» остается совершенно неведо­мым науке. Несколько кратких сообщений о нем со стороны случай­ных наблюдателей затерялись в малоизвестных и труднодоступных издани­ях. Немногочисленность и краткость этих сообщений дает нам возмож­ность привести их полностью, что мы и делаем в целях возможно точно­го и полного выяснения физиономии интересующего нас обычая.

1. Древнейшее известие относится к 1852 году. В рукописном «Про­стонародном календаре» Щигровского уезда, доставленном в этом году смотрителем училищ Курской губернии Красовским в Географическое общество, сообщалось следующее: «24 декабря. Коляда. На дворах за­жигают огни, полагая, что усопшие родители приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая (красная)».
В таком виде было напечатано сообщение Красовского) в отчете Географического общества за 1852 год (Вестник РГО, 1853, ч. 8, с. 9),но вряд ли точно. По крайней мере В. И. Даль в своих «Пословицах русского народа» [Даль 1862, с. 1003] и в «Толковом словаре» (s. v. Ку­тья) приводит такое замечание для Курской губернии: «Под Рождество и под Крещенье жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете со­гревались» [Даль 1881, 2, с. 231]. Более чем вероятно, что это замеча­ние взято Далем именно из упомянутой рукописи Красовского, а оно, как видим, дополняет сообщение отчета Географического общества весь­ма существенными чертами.

2. Суеверный обычай обогревания и окуривания родителей, сущест­вовавший некогда в г. Орле, описывает Г. Пясецкий в своих «Истори­ческих очерках г. Орла».
Обычай состоял в том, что «на Рождество, Новый год и в день Кре­щения хозяин дома брал горшок с огнем и куль соломы; попрощавшись с домашними, он отправлялся на огород; здесь он сперва полагал три поклона лицом к востоку, потом зажигал сноп соломы с ладаном и при­говаривал: „Ты, святой ладонок и серенький дымок, несись на небо, по­клонись там моим родителям, расскажи им, как все мы здесь пожива­ем!"» [Пясецкий 1874, с. 165].

3. Покойному публицисту Евг. Маркову принадлежит самое полное из имеющихся в печати описаний рассматриваемого нами обряда.
Относится оно к Щшровскому уезду Курской губернии и напечатано в газете «Голос» 1880 г. (№105; в статье «Крещеное язычество»)2).
«Можно ли <...> удивляться, — пишет Е. Марков, — рассказам наро­да о ночных посещениях покойников, о том, что видят бродящим по двору умершего хозяина, когда даже днем, при полном господстве здра­вого смысла, народ верит, что „родительские душеньки" на святках скитаются около своих домов?

Утром в Крещенье вы непременно увидите дымки, поднимающиеся со дворов крестьян гораздо ранее, чем бабы топят печки. Это „родите­лям поминки греют". Сносят на двор солому своих постелей, кладут в нее разного рода зерна и корма, немного ладана, сгребают в кучу и за­жигают. И те, кто стоят кругом, в валенках и сапогах, грея намерзшие руки, конечно, не сомневаются, что тут же рядом с ними, так же ре­ально, как они сами, стоят им невидимые „родительские душеньки", озябшие, как они; так же, как они, поснимали сапоги и онучи и с та-ким же удовольствием греют на огоньке, освященном ладаном, свои греш­ные ноги. У однодворцев наших круглые святки продолжаются подобные утренкие возжигания, говорящие о чем-то давно забытом и уже несколько утратившем свой прежний смысл. Сметают вместе всю солому и навоз, рас­сыпанные по двору, „сгорнут в кучу, ладону туда положат и зажгут". Это называется „катяшки3) жечь"» [Марков Е. 1880].

4. В «Тамбовских губернских ведомостях» 1887 г. (№ 4) напечатана была следующая корреспонденция из с. Архангельского Борисоглебского уезда:
«В с. Архангельском существует следующий небезынтересный обычай родителей греть. Я был очевидцем этого факта. — На первый день Рож­дества Христова, по отходе утрени, я вышел из церкви в школу, где наме­рен был с моими певчими повторить концерт; но не успел я раздать партии, как вдруг певчие, со словами: „Ребята, родителей греют! идемте смот­реть!" — разбежались. От неожиданного громкого восклицания детей я растерялся и не знал, что делать. Выйдя на улицу, я увидел село (до 500 дворов) и два окрестные селения залитыми огненным морем; дым больши­ми столбами подымался кверху.

На вопрос мой: „Что это значит?" отвеча­ли: „Родителей греют!" Кроме этих двух слов, смысл которых был для меня непонятен, я ничего не мог добиться, потому что во время этой картины, как я заметил, все старались быть безмолвными, и взоры их были обраще­ны на храм, вероятно, с молитвою к Богу. Только после обедни я узнал по­дробности этого события, заключающегося в том, что среди каждого кре­стьянского двора кладется воз или более соломы, которая по отходе утрени и поджигается. Делается это для того, чтобы умершим родственникам не было холодно лежать в мерзлой земле в рождественские морозы. В это вре­мя, по понятию крестьян, к этому пламени, невидимо для глаз зрителей, являются греться умершие родственники. Разубедить крестьян в нелепости такого верования весьма трудно: они не примут никаких доводов, отверг-нутся от вас да, пожалуй, сочтут вас за неверующего в Бога» [Тамбовские губ. вед., 13 янв. 1887, № 4, часть неофициальная, с. 4].

5. В одном из изданий Этнографического бюро покойного князя В. Н. Тенишева, в книге С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила», упоминается об интересующем нас обычае в следующих кратких выражениях:
«Способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них... называется „греть родителей". Практикуется он во многих
местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губ.) и состоит в том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из мо­гил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глу­боком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в дру­гих местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на Радунице»4) [Максимов 1903, с. 218].
По поводу этого, весьма неудовлетворительного с научной точки зре­ния, описания можно только пожалеть, что богатейший материал, со­бранный Этнографическим бюро покойного мецената, остается недо­ступным для исследователей.

6. Проф. М. Г. Халанский в своей книге «Народные говоры Курской губернии» отмечает существование рассматриваемого нами обычая в двух местностях Курской губернии: в селе Болховце Белгородского уезда иве. Лучках Корочанского уезда. Обычай справляется на рождествен­ских праздниках и состоит в обрядовом жжении соломы; называется он «жечь перины» или «греть покойников» [Халанский 1904, с. 43].
Приведенные нами шесть описаний различных авторов не оставляют никакого сомнения в том, что мы имеем в данном случае дело со строго установившимся народным обычаем, отличающимся в разных местнос­тях только немногими мелкими чертами. Сущность обычая заключается в обрядовом жжении соломы или навоза, часто вместе с зерном и лада­ном. Самая же обстановка обряда представляется в следующем виде:
Имя свое «греть родителей» (т. е. умерших предков) обряд получил от своей главной (по народному пониманию в настоящее время) це­ли — согревать усопших родственников, которые и греются, невидимо для присутствующих, около обрядового костра. Как увидим ниже, эта цель обряда не единственная и даже, может быть, сравнительно позд­няя. Что же касается до названия жечь катяшки (№36), то оно рав­носильно выражению: жечь навоз (катяшок, уменьшительное от катяш, - мерзлый комок скотского кала)

--------------
Примечание к тексту:
*) Тут же С. Максимов уделяет место следующей нелепой и невероятной басне: по некоторым сведениям, суеверный обычай «отогревание покойников» состоит в том, что «тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается лишь раскольниками, и притом тайно и не­пременно ночью». Легенда эта заслуживает внимания разве только как наглядное свиде­тельство того, что термин «греть покойников» оказывается непонятным во многих местах и народу. Как плод такого непонимания и возникла, конечно, приведенная басня, по
по­словице: «слышал звон, да не знает, откуда он»
---------------------
Жечь перины (ЛЬ 6) означа­ет - жечь солому из постелей (ср. ЛЬ За). Родителям поминки греть (№3а) - вариация общераспространенного названия «греть родите­лей», быть может более древняя. Окуривание родителей, т. е. ладаном (№2), - отмечает особую вариацию в самом обряде, вариацию явно христианского, т. е. позднейшего происхождения.

Время совершения обряда падает на святки (ЛЬ 3 б, 6), в част­ности: на первый день праздника Рождества Христова (№4, 5); канун этого праздника (№1); праздник Крещения (№3а); канун его (№1); в каждый из трех главных святочных праздников: Рождество, Новый год и Крещение (ЛЬ 2). Что же касается до времени суток, то это — раннее утро (№3а, 4).

Место совершения обряда — двор, исключая г. Орла, где таким местом служил огород (№ 2).

Совершитель обряда назван только в одном из наших источ­ников (№2): это - хозяин дома. Судя по тому, что он здесь (в г. Орле) первоначально «прощается с домашними» и потом идет «на огород», можно думать, что он священнодействует один. Но в других местах несомненно присутствие посторонних зрителей (№4) или, по крайней мере, всех «до­машних» (№5, За).

Общий тон обряда — благоговейно-торжественный: присутствую­щие пребывают в глубоком молчании, с тихою молитвою на устах, с об­ращенными на храм или на восток глазами (№2, 4, 5). Диссонансом звучит упоминание веселых хороводов вокруг обрядового костра (№5), быть может и выдуманных корреспондентом «ради красного словца».

Материал для обрядовых костров довольно разнообразен. Это —навоз (№ 1, 3 б), солома из постелей (№3а, 6), солома вообще (воз соломы— №5; воз или более— №4; куль или сноп соломы— №2). В главный горючий материал кладутся еще: разные хлебные зерна (ЛЬ 3 а), «корм», т. е. скотский корм (ЛЬ 3а), и ладан (№ 2, 3).

Область распространения обряда ограничивается южнове­ликорусскими черноземными губерниями, значительная часть населения которых состоит, как известно, из однодворцев. Селения: Архангельское (№4), Болховец и Лучки (№6) —однодворческие. Евг. Марков приписы­вает рассматриваемый обычай преимущественно однодворцам (ЛЬ 3 6). Все эти данные позволяют нам думать, что описываемый обычай является
5) Проф. Е. Будде отмечено катяшок в Карачаевском уезде в значении «испражнение овцы, excrementum» [Будде 1904, с. 122].

одною из отличительных особенностей этнографической великорусской группы однодворцев (о которых см. в нашей статье «Талагаи и цуканы» [Зеленин 1907]). В других местностях, равно как и у других народов, вполне аналогичного обряда мы решительно нигде не находим.

Анализ описанного нами обряда не оставляет никакого сомнения в том, что обряд этот сравнительно очень сложный: он принадлежит од­новременно к двум различным культам: 1) к культу предков и 2) к культу земледельческому (точнее: сельскохозяйственному вообще).

Мы начнем рассмотрение обряда со второго его элемента — с тех черт, которые относятся к культу сельскохозяйственному. Тесная связь описанного обряда с этим ьоследним культом ярче всего сказалась в веровании, что «согревающий родителей» обрядовый костер вместе с тем способствует и урожаю пшеницы (ЛЬ 1). То весьма харак­терное обстоятельство, что материалом обрядовых костров нигде не слу­жат дрова, а всегда солома и навоз, часто с хлебными зернами, естест­веннее всего объясняется также с точки зрения сельскохозяйственного культа, причем зерна и солома в качестве материала обрядового огня говорят о тесной связи обряда с чисто земледельческим культом, а на­воз, испражнения животных («катяшки») и «корм» (ЛЬЗа) говорят о культе собственно скотоводческом.

Весьма устойчивое приурочивание обряда ко времени святок дает нам некоторое право утверждать, что этот, сельскохозяйственный, эле­мент рассматриваемого обряда древнейший и основной. На время свя­ток, по народному календарю, падают праздники именно с ярко выра­женным сельскохозяйственным характером. В частности, обрядовые ко­стры во время святок, известные у многих европейских народов, имеют теснейшую связь именно с сельскохозяйственным культом. Достаточно вспомнить южнославянский бадняк (серб, бадпак) — обрядовую дубо­вую колоду, сожигаемую в «день бдения» (бадаьй дан), накануне Рож­дества Христова: колода эта первоначально обмазывается медом и посы­пается зерном, а головни ее, поставленные в саду, способствуют урожаю плодов. У малорусов с тою же целью сжигается сор, что называется «подкуривать сады».

Описание этого обычая находим в статье К. Семен-товского «Очерк малороссийских поверий и обычаев»: в праздник Ново­го года «в некоторых местах (Малороссии. — Д. 3.) существует... обы­чай «подкуривать сады», состоящий в следующем: начиная от вечера Бо­гатой кутьи (т. е. 24 декабря. — Д. 3.) до дня Нового года, выметая избу, сора не выбрасывают вон, а собирают в одно место, и в Новыйгод рано, до всхода солнца, выносят сор в сады и сожигают, веря, что через это деревья приобретут более жизненной силы и принесут обиль­нейший урожай фруктов» [Сементовский 1843, с. 101].

Весьма удовлетворительное объяснение происхождения этого рода святочных костров имеем в так называемой солярной теории: в дни,
имеющие отношение к солновороту, зажигаются костры с целью увели­чить производительную силу природы и человека6'.
Известно, что зимний солноворот (12 декабря>) отстоит от святок всего на несколько дней7'.

Что же касается до тотемичесчого элемента в рассматри­ваемом обряде, то он, по народному пониманию в настоящее время, яв­ляется основою всего обряда, давшею этому последнему и свое имя «греть родителей» (т. е. умерших предков). Но времени святок этот эле­мент является вообще несоответствующим и в качестве святочного тоте-мического обряда стоит совершенно одиноко. Правда, митрополит Евге­ний Болховитинов говорит о «вселенской панихиде» в субботу перед Рождеством [Снегирев 1839, 4, с. 114-115], но это чисто церковное ус­тановление совсем не проникло в русскую народную жизнь. Что же ка­сается «праздника всех душ» (festum omnium animarum, немецк. Seelen-tag, эстонск. hingidepaew) католических и отчасти протестантских наро­дов, то и время его (1—4 ноября) отстоит слишком далеко от святок, да и он также не нашел себе никакого отклика в русском народе, остав­шемся вне влияния латинской культуры.

Тотемический обряд во время веселых святок — это звучит каким-то диссонансом в русском народном календаре3. И уже одно это обстоя-.тельство дает право спросить, не являются ли тотемические черты в рас­сматриваемом нами обряде позднейшим наслоением.

Еще больше, и притом более основательных, поводов к такому пред­положению дает факт существования близкородственного нашему обря­ду такого святочного же обряда, в котором тотемические черты совсем отсутствуют, хотя вообще этот последний обряд характеризуется весьма древними чертами.
в) Подробнее об этом см.: [Харузина 1906, с. 108—110].

7) Другой ряд святочных костров, не находящийся ни в какой связи с сельскохозяйст­венным культом, имеет очистительное значение и, вероятно, связан с широко распрост­раненным в русском народе верованием в то, что на святках нечистая сила получает весьма легкий доступ на землю, а значит, и весьма легкую возможность вредить людям. (Цитаты о святочных кострах этого последнего рода см. в названной статье В. Харузиной (Харузина 1906, с. 130].)

Единственное известное нам описание такого именно обряда мы име­ем в статье Мих. Владимирова, напечатанной в «Воронежских губерн­ских ведомостях» 1851 года под заглавием «Воспоминания о Хохле». Приводим это сообщение:

«В январе 1848 года случилось мне быть в Хохле, у своих родственни­ков. Приехал я за полночь 31 декабря... На другой день я пробудился при звуках колокола. Помню я этот день. Солнце еще не всходило, и по востоку протянулась яркая полоса, означающая близость восхода... Густые слои дыма в разных местах селения казались потухающим пожаром; кое-где виднелось пламя и опять замирало. На дворе ветерана8) также был разло­жен навоз, и над ним парил густой дым. Крестьяне ухаживали около ко­стра: одни метлами расчищали снег, другие лопатами валили навоз и соло­му на огонь, стараясь поддержать его, вероятно, на долгое время. Не зная причины такого освещения, я обратился с вопросом к одному из работаю­щих и получил в ответ, что Новый год— второй скотный праздник9). Вскоре отошла утреня и пришел дядя.

Около костра наклали снопов раз­ного хлеба; и вот из хлевов потянулась скотина — лошади, коровы и овцы. Животные столпились около костра и принялись было за искусственный подножный корм, но их не допускали воспользоваться таким благоприят­ным случаем: снопы охраняли. Наконец, около этого места сгруппирова­лись крестьяне, и тут-то потянулась странная процессия — эмблема веры и суеверия, остаток язычества в России. Впереди шел мальчик, неся в руках образ; за ним дядя со святою водою, которою он кропил скот; да­лее крестьянин, прикрытый вывернутым наизнанку тулупом, и другой, с топором в руке, оканчивавший шествие. В глубине сцены, к огуменни-ку, стояли крестьяне и крестьянки. Все сохраняли ненарушимое молча­ние, набожно крестясь на восток. Иногда дым поднимался сильнее и совсем закрывал от взора противоположную сторону сцены, иногда пря­мою струйкою уносился вверх. Раза три обошла процессия около ко­стра; и вот дядя остановился первый, и все за ним. После этого крес­тьянин с топором выступил вперед... Подсучив правый рукав и ловко замахнувшись, он перекинул топор через скот в костер. После скотину погнали в хлев, тулуп был выворочен налицо, костер заметали снегом и разложенные снопы снесены в амбар, где они должны храниться „до потребы". Если корова захиреет „от недоброго глаза", если „нечистая сила лошадь невзлюбила", то новогодний сноп от таких наваждений большая подмога.
----------------
Примечание:
*) Дяди автора, служившего, как видно из статьи, в войсках Суворова. — Д. 3.
9> Первый бывает в день св. Власия, 18 августа (М. Влад<имиров>). Тут недоразуме­ние: 18 августа — день свв. Флора и Лавра, известный «лошадиный праздник». — Д. 3.
------------------------------------

Крестьяне часто рассказывают про разные проделки домового, который невзлюбил лошадь. Всю ночь пыхтит и бьется жи­вотное под тяжестью „дедушки", и к утру лошадь оказывается вся в мыле. Если знахари не помогают, то прибегают к снопам, окропленным на Новый год святою водою. Режут резку, перемешивают с мукою и да­ют в пищу больной скотине. Обычай давать такую резку заболевшим животным и предрассудки о домовом, имеющем влияние на благососто­яние скота, сохранились, кажется, еще по всему уезду в быту крестьян­ском» [Владимиров 1851, с. 308] 10>.

В описанном случае мы имеем перед собою новогодний обрядовый ко­стер из навоза и соломы, который зажигается на дворе рано утром. Во всем этом — полное тожество с исследуемым нами святочным обрядом «греть ро­дителей». Фигурирование в нижнедевицком обряде домашнего скота само по себе не представляет еще собою чего-нибудь совершенно нового и отлич­ного: в первом обряде скот также фигурирует, но только символически (в виде его экскрементов). Разница лишь в том, что в нижнедевицком обряде скот является, так сказать, главным действующим лицом: для его именно оберега, судя по описанию Владимирова, и совершается вся процедура. Бросаемый в конце обряда через скотину в обрядовый костер топор зна­менует собою, конечно, истребление (или запугивание) враждебной ско­ту нечистой силы; а разложенные вокруг обрядового костра снопы раз­ного хлеба получают чудесную силу бороться с домовым в случаях его недружелюбного отношения к домашнему скоту.

Эти отличные черты, однако, отнюдь не могут служить препятствием к признанию близкого родства рассматриваемых нами обрядов. Из двух элементов — тотемического и сельскохозяйственного — первый совсем отсутствует в нижнедевицком обряде; неудивительно, что второй полу-
чил более выпуклое развитие.
-------------------
Примечание:
'*) Мих. Владимиров известен нам как автор и нескольких других статей в тех же Гу­бернских ведомостях (например: 1850 г., № 8; 1851, № 52), и мы не имеем никаких ос­нований не доверять ему или считать его описание неполным. Нам неясно из его статьи только одно: кто были исполнители описанного обряда — малоросы или великорусы? по­мещичьи крестьяне или однодворцы? На первый вопрос мы получили ответ от секретаря Воронежского статистического комитета, уважаемого Д. Г. Тюменева, который пишет нам, что Хохол — великорусское село. Что же касается второго вопроса, то мы можем только предполагать, что это — однодворческое село (так как в «Списке населен­ных мест Воронежской губернии» [Список 1865, № 1929] оно названо «казенным») и что фигурирующий в обряде «дядя» автора был не помещиком, а богатым однодворцем. Кстати здесь заметим, что село Хохол лежит в Нижнедевицком уезде, при речках Хохле и Девице, в 30 верстах от своего уездного города.
----------------

Что же касается того различия, что в нижнедевицком обряде мы видим заботу только о скоте"), а в обряде «греть родителей» — только о пшенице, то это не имеет никакого значе­ния: земледельческий и скотоводческий элементы — две стороны одного и того же культа сельскохозяйственного.

Для полного понимания описанного нижнедевицкого обряда необхо­димо, однако, еще выяснить: в честь кого возжигают этот торжествен­ный обрядовый костер? кому это жертва? Мы отвечаем на этот вопрос так: домовому *. Мотивы наши следующие.

Фигурирующие в обряде снопы обладают силою спасать домашний скот от враждебных проделок домового. Но о высшей, по сравнению с домовым, и о борющейся с этим последним силе русская мифология ре­шительно ничего не говорит. Остается вполне естественное предположе­ние, что обрядовый сноп напоминает недовольному чем-то домовому о принесенной ему в день Нового года торжественной жертве и тем спа­сает от его гнева больное животное.
У карпатских бойков обрядовое жжение соломы «после коляды», со­провождаемое скаканием через огонь, известно под характерным назва­нием «сожжение Дида и Дидуха» [Вагилевич 1855, с. 47]. Записавший этот обычай автор предполагает, что это — предохранительное средство от вредного влияния Дида или Дидька, то есть духов, вполне соответ­ствующих великорусскому домовому. Во всяком случае, название обы­чая не оставляет сомнения в его связи с культом домового.

Материал костра — навоз (другими словами: сор на дворе) — также легче всего объясняется тем, что здесь мы имеем дело с жертвою домо­вому — главному хозяину дома и двора и вместе покровителю и хозяину скота. Навоз, как сор на дворе и как один из продуктов скота, принад­лежит домовому12).

Сор в доме (respons. и во дворе) вообще иг­рает большую роль в мифологических воззрениях русского народа. По нему, например, можно напустить болезнь точно так же, как и по следу человека [Максимов 1903, с. 211]. Но особенное значение приобретает сор во время святок. Мы уже говорили выше о малорусском обычае со-жигать накопившийся на святках сор в саду, через это увеличивается урожай плодовых деревьев.

------------------
Примечание:
Но и здесь раскладываются кругом обрядового костра снопы разного хлеба, т. е. видна забота и о хлебе.
12) Кстати здесь заметим, что сор — это символ живущих в доме, т. е. домохозяев, равно как навоз (- сор во дворе) — символ обитающих во дворе, т. е. домашнего скота. Вот почему мы и имели право сказать выше, что скот фигурирует в обряде «греть роди­телей», хотя бы символически (в виде навоза вообще, особенно же ■ виде «катявков»).174
------------------------

Здесь укажем еще на употребление сора в свя­точных гаданиях. В Ржевском уезде гадают так: «В Крещенье после заутре­ни метут пол избы и с сором идут в овин. В окошко овинное кладут сор и прислушиваются: если услышат звонок, то гадающей особе быть замужем или жениться», если что-то засыпают— умереть [Тверские губ. вед., 15 июля 1850, № 28, часть неофициальная, с. 86]. У белорусов известно та­кого рода гадание накануне Нового года: «После ужина девушки выметают избу, сор выносят в каком-либо сосуде в сад или на двор и садятся на сосуд, в котором находится сор, в ожидании собачьего лая: в какой стороне услы­шат лай, с той стороны ожидать жениха» [Булгаковский 1890, с. 183]. В день Нового года «выметают утром избу и выносят сор за село, чтоб на по­лях в хлебе не было сорной травы» [там же, с. 184].
Таким образом, во время святок сор получает чудодейственную силу. И мы не найдем для этого никакого другого объяснения, кроме того, что в это время сор играет роль символической жертвы покровителю дома, скота и всего домашнего хозяйства — домовому. Очевидно, что на святки падает праздник в честь этого последнего. М. Чулков в своей «Абевеге русских суе­верий» сообщает о поверье — не выпускать скотину из хлевов в день Рожде­ства Христова [Чулков 1786, с. 282]. Нечто аналогичное имеем мы в пове­рье о 30 марте (приводимом в «Сказаниях русского народа» Сахарова), когда скотину запирают по хлевам ввиду «бешенства» домового [Саха­ров И. 1885, 2, с. 43]. Нет ли чего-либо подобного и на святках, когда не­чистая сила (к которой, хотя, так сказать, и только одною своею стороною, принадлежит и домовой) получает особенную силу вредить людям?

Можно указать еще и много других фактов, говорящих в пользу того, что на святки падает время какого-то праздника в честь домового (или, мо­жет быть, в честь его предшественника — скотьего бога?). О том говорит, например, «свиной праздник» в день Нового года13). Хотя теперь этот праздник связан с личностью св. Василия Кесарийского, но связь эта, ко­нечно, позднейшая, и св. Василий заменил тут кого-то другого.
Теперь мы возвращаемся вновь к интересующему нас обряду «греть ро­дителей» и на основании приведенных выше данных о родственных с ним святочных жертвах домовому высказываем предположение, что обрядовые костры с целью «греть родителей» были первоначально такими же умилос­тивительными жертвами домовому как покровителю домашнего хозяйства.

И самая личность домового, и культ в честь его теснейшим образом связан, как известно, одновременно и с сельскохозяйственным культом, и с культом предков. Естественно, что и посвященные домовому обряды должны были развиваться, в позднейшей истории своего существования, в двух различных направлениях: в одном случае в них получали преоб­ладание элементы сельскохозяйственного культа, в другом — черты культа тотемического. Яркий пример первого рода мы имеем в нижне-девицком новогоднем обряде; характерный случай второго рода — в свя­точном обряде «греть родителей».

Остается только еще вопрос, каким образом «родители» заменили прежнего домового? Самый факт такой замены никому особенно стран­ным казаться не должен, так как личность домового «дедушки» (хотя бы и не вполне еще ясная для исследователей) находится в бесспорной и теснейшей связи с душами умерших предков. Что же касается самого процесса замены, то естественнее всего предполагать, что она произо­шла под влиянием постепенной христианизации обряда.
Христиански мыслящему человеку уже стало неловко приносить явную жертву домовому14), и вот последняя замаскировывается. Вместо «греть поминки домовому— дедушке» (apriori предполагаемая нами формула) стали говорить «греть поминки родителям» (№ 3 а), а потом, уже, вероят­но, на почве потемнения первоначального смысла обычая, и еще проще «греть родителей». Эта последняя формула породила и соответствующую картину для ее объяснения: мерзнущие в суровые святочные морозы души умерших начали являться к кострам обогреваться. Для вящей христиа­низации обряда, для большего сходства его с христианскими поминаль­ными обрядами, явился и ладан, который здесь самым странным и не­нормальным образом смешивается с навозом и «катяшками».

Таким образом, тот элемент обряда, который сам народ в настоящее время считает самым главным и основным, мы, на основании воссоздавае­мой сравнительно-этнографическим путем истории обычая, считаем очень поздним, христианским. Мы склонны даже думать, что современное народ­ное понимание рассмотренного нами обычая возникло, или по крайней ме­ре распространилось, даже в качестве культурного явления, т. е. тем же пу­тем, как распространяется.

--------------------
Примечание:
14) Бесспорно, что и духовенство восстало проти- таком- рода жертвы. Ниже мы встретимся с кратким указанием на этот счет Стоглава. М. И. Успенский сообщал нам о проповедях духовенства, восстающих против суеверных огней и указывающих, между прочим, на их практический вред в смысле пожаров.басня о физическом согревании покойников, явившаяся также для объяс­нения ставшего неясным термина. (Мы привели выше эту басню из книги Максимова.) Однако необходимости в такого рода предположении совсем нет. Новое воззрение на обряд могло заменить собою старое и на почве тех психологических процессов, которые представляют собою специфическую особенность чисто народной психологии.
-------------------

А именно, в данном случае могло сыграть весьма большую роль со­храняющееся в глубине народного сознания переживание глубочайшей старины — воззрение, что умершие нуждаются в тепле и что эта их по­требность может быть удовлетворена возжжением костров. В более чис­том виде это верование сохраняется у различных диких народов Нового Света. «Туземцы некоторых местностей Бразилии, равно и жители Ав­стралии, разводят костры у могил в течение нескольких дней (после по­гребения покойника. — Д. 3.). Ирокезы делали это для того, чтобы по­койник мог греться у огня или готовить себе пищу. Одно из племен Африки разводит огни на могилах своих умерших друзей преимущест­венно в холодные или сырые ночи, когда душа покойника нуждается в тепле не менее, чем живой человек* [ХарузинН. 1905, с. 258].

Должно заметить, что психология этого переживания вообще не нахо­дится в противоречии с мировоззрением русского крестьянина, а напротив, соответствует общему культурному его уровню. Оно вполне аналогично тем верованиям, которые лежат в основе различных обрядов кормления умер­ших — обрядов, распространенных в русском народе повсюду. Здесь то же самое воззрение, что умершие нуждаются в удовлетворении своих физичес­ких потребностей. Приведем хотя бы это свидетельство П. Малыхина из Нижегородского уезда: «Крестьяне думают также, что душа, по разлучении с телом, нуждается в пище, и потому печь пироги и блины для поминовения усопших родственников значит, по их мнению, пещись о насыщении их душ. Для этого они бросают пироги и блины на могилы, даже льют на них водку* [Малыхин 1853, с. 226].

Есть основания полагать, что вполне аналогичный рассмотренному на­ми обряду обычай имел место еще и в другое время года, весною. В христи­анское время он совпал с днем Великого четверга на Страстной неделе. Сведения наши об этом обычае весьма скудны и не вполне ясны5.

1. В 26 вопросе 41 главы Стоглава читаем: «Въ великШ четвертою, по-рану солому палять и кличютъ мертвыхъ*. Само по себе «паление соломы порану* еще не составляет суеверия (ведь и печи топят соломою «порану*). Очевидно, «паление* соломы и «кликание мертвых* находились между собою в тесной органической связи. А если так, то здесь мы имеем нечто очень близкое рассмотренному выше обряду, где мертвых тоже призыва­ют к огню, хотя и не громкими кликами, а мысленною молитвою.

2. В. Н. Добровольский в своей статье «О дорогобужских мещанах и их шубрейском или кубрацком языке* коротко говорит о местном обы­чае «греть родителей* на Радунице. «В среде дорогобужских мещан со­хранились многие древние обычаи и обряды; они и теперь сохраняются и поддерживаются особенно в заднепровской части города... Вечером накануне Радоницы и вторника Фоминой недели собирается народ в по­ле, несут дрова „родителей греть". Кругом зажигаются огни; молодежь прыгает через огонь, играет в горйпни (горелки?), в кота-мышку, в ве­ревочку. Если смотреть с холмов Дорогобужа на заднепровскую часть, то можно видеть массу светящихся огоньков; до поздней ночи слышен крик и смех веселящейся молодежи* [Добровольский 1897, с. 333].

Напомним, что Радуница отстоит от Великого четверга всего на де­сять дней. Но в городах, особенно же с таким смешанным и сбродным населением, каков г. Дорогобуж, служивший в XVIII веке местом ссыл­ки преступников и бродяг, старые обряды сохраняются в крайне нечис­том и искаженном виде. И в данном случае никак нельзя поручиться, что это именно перенесенный с Великого четверга обряд, отмеченный в свое время Стоглавом. Дрова (а не солома) в качестве материала для костра и веселый тон обряда напоминают скорее купальские огни.
3. На Великий четверг, по народному календарю, падает праздник в честь домового. Следы этого праздника крайне разнообразны. Укажем на отмеченные в разных местах в этот день обычаи «прикармливания домового*, «высматривания домового*, обрядовых просьб к домовому о том, чтобы скотина ходила домой, обряды с четверговою солью и т. д.

Эти скудные данные не оставляют, однако, сомнения в том, что на Великий четверг некогда падал тотемический праздник, между прочим и с возжжением костров. Что сталось с этим праздником? Максимович и Сахаров, приводя свидетельство Стоглава, согласно замечают, что те­перь такого обычая нет ни на юге Великороссии [Сахаров И. 1885, 2, с. 223], ни на Украине [Максимович 1877, с. 510]. Очевидно, большую часть тотемических обрядов этого дня перетянула на себя Радуница в качестве общепризнанного и официального (церковного) поминального праздника.

Часть же их, в частности костры из соломы, могли перейти и на свят­ки: сроки эти, хотя и отдаленные, могли сближаться в качестве одно­родных праздников в честь домового.

В заключение считаю уместным заметить, что я приступал к исследо­ванию рассмотренного обряда с мыслью найти в нем отголоски прежне­го трупосожигания. Думать так побуждало меня главным образом то об­стоятельство, что описанный обряд известен почти исключительно в об­ласти древних вятичей, у которых, как можно заключить из летописи Нестора, трупосожигание держалось дольше, чем у других русских пле­мен6. Но при исследовании я не нашел решительно никаких доводов в пользу такого мнения15)7. Но в рассмотренном обряде мне удалось под­метить довольно прозрачный пример того, как протекает история разви­тия одного и того же обряда в двух различных направлениях и как со­прикасаются между собою, иногда до полного слияния, два различных культа. Наконец, данное исследование проливает некоторый свет на культ, а отчасти и на самую личность домового. Все это и дает нам сме­лость предложить свою скромную работу вниманию исследователей.

P. S. Во время печатания настоящей статьи появилась в печати интересная работа Ф. И. Поликарпова «Историко-статистическое описание церквей и приходов Нижнедевиц-кого уезда Воронежской губернии». Из данных местного консисторского архива и церков­ных летописей автор извлекает, между прочим, сведение, что «обычай греть „ножки покойникам" на Новый год и под Крещенье», по-видимому, распространен повсеместно в Нижнедевицком уезде16' [Поликарпов 1907, с. 128]. По наблюдениям самого автора, в селе Истобном того же уезда обычай этот известен под названием жечь пурину [там же]. Совершается он здесь вечером под Новый год и под Крещенье: село освещается «пламе­нем костров — то любящие потомки отогревают замерзшие в крещенские морозы кости „родителей" (усопших предков)» [Поликарпов 1906, с. 25]. Мы встретили еще указание на существование рассмотренного нами обычая в селе Аношкине Воронежского уезда: во время утрени в Рождество, Новый год и Крещенье «пылают костры чуть не на каждом дворе: это жгут навоз и солому для обогревания умерших».

Эти новые данные подтверждают, что рассмотренный нами обычай распространен повсюду- у однодворцев южновеликорусских губерний; все названные села — однодвор­ческие. Что же касается оригинального названия жечь пурину, то оно, кажется, равно­сильно выражению: жечь солому. По «Толковому словарю» В. И. Даля, пурынь — соло­менные головни, которые носятся по ветру клочьями на пожарах [Даль 1882, 3, с. 539].